Сергей Лозница: “В “Донбассе” я запечатлел одичание в условиях исчезновения власти”

Фильм Сергея Лозницы “Донбасс” оказался, пожалуй, самой обсуждаемой отечественной картиной этого года. Лента получила премию за лучшую режиссуру в Каннах на конкурсе “Особый взгляд”. Она же стала претендентом от Украины на “Оскара”. И буквально недавно картина стала фаворитом отечественных кинокритиков в рамках премии “Кіноколо-2018”. 

“Донбасс” Лозницы — жутковатый “неогоголевский” гротеск о нашем XXI веке; о его мертвых душах и безумных женитьбах, вечных невестах и обреченных женихах — в той самой серой зоне, на Востоке Украины, в координатах фейковых республик. 

Эта же трудная и некомфортная картина — о своей-чужой земле, которая уже выжжена, как душа человеческая, в условиях зоны. 

“Донбасс” — фильм, который одни эмоционально приняли, а другие не приняли категорически — именно о том перевернутом мире, который потерял равновесие и катится в какую-то веселую неизвестную пропасть. 

И в таком вот процессе падения есть ожидаемые мотивы кафкианской абсурдной безнадежности, есть образы человекоподобного (как бы по Тэффи) трагического “карнавала” в военных условиях, в границах заведомого абсурда.

“Донбасс” изначально не предполагает никакого “утешительства” или света в конце тоннеля, а также туманных надежд на несбыточное лучшее. Это авторское талантливое кино в определенном ракурсе и фиксирует очередной период “полураспада”. Со всеми его результатами и последствиями.

Как известно, основу этой ленты составляет ряд реальных эпизодов и ситуаций на Востоке, которые и трансформированы автором: от документа — к игровой стихии. И в этом смысле надежными союзниками (”трансформаторами”) для режиссера стали наши яркие актеры, которые давно дружат с гротеском и всеми его возможными составляющими, — Тамара Яценко, Олеся Жураковская, Людмила Смородина, Георгий Делиев, Наталья Бузько, Нина Антонова, Елена Хижная, многие другие. 

У “Донбасса” довольно разветвленная  копродукционная структура — Украина, Германия, Франция, Голландия, Румыния. И, возможно, уже этот факт — далеко не последний в серьезных шансах попасть в шорт-лист “Оскара” как лучшая картина на иностранном языке. 

Фильм, о котором так громко спорят, пока еще можно увидеть в украинском прокате. Заодно можно прочувствовать и его некомфортность, бескомпромиссность, даже некую опасность, поскольку режиссер касается (далеко не скальпелем) многих зияющих ран — на том восточном фронте, где по-прежнему без перемен. И, как правило, после просмотра “Донбасса” зрителя и преследует состояние раздавленности, опустошенности, а впоследствии возникают вопросы — этические, нравственные, геополитические, сугубо политические. Разные. 

На некоторые из этих вопросов и ответил Сергей Лозница.

— Сергей Владимирович, этот вопрос мог бы быть адресован скорее кинокритику, чем кинорежиссеру, но интересен именно авторский ответ — какие, на ваш взгляд, точки пересечения между картинами “Счастье мое” (2010) и “Донбасс” (2018)? У меня почему-то возникла мысль, что плохая разбойная дорога из “Счастья” и привела всех нас на Донбасс (в объемном значении).

— Можно сказать и так — то, о чем мы вас предупреждали, сбылось. 

В 2009 году искать локации для фильма “Счастье мое” мы поехали на Донбасс. Объездили там все — и вернулись. В результате фильм снимали в Черниговской области, но воспоминания о поездке остались. 

Три моих фильма — “Счастье мое”, “Кроткая”, “Донбасс” — во многих аспектах связаны друг с другом как история в развитии. Эти фильмы описывают распадающееся пространство, в котором мы оказались в силу крушения империи. 

В “Донбассе”, в отличие от предыдущих картин, я потерял главного героя. Он мне оказался не нужен. Героем становится ситуация, если так можно выразиться.

— Ваш “Донбасс” все-таки больше рассчитан на внутреннего или на иностранного кинозрителя?

— Для меня так вопрос никогда не стоял. Я не рассчитываю фильмы для того или иного зрителя. Я снимаю то, что меня волнует и беспокоит, и делаю это так, как умею и знаю. И помимо всего прочего фильм — это художественное произведение, которое живет по своим законам и порой преследует цели, которые могут отличаться от нарратива. 

А если мы говорим о понимании картины, то, конечно, ее понимают по-разному те, кто посвящен в контекст, и те, кто далек от него. 

И речь не идет об отечественном или иностранном зрителе. Речь идет о знании положения вещей в стране и культуры, в которой данное произведение искусства возникло.

— В “Донбассе” нет условного украинского Донбасса только потому, что автор убежден, что его там действительно уже нет? Или, на ваш взгляд, его там никогда и не было? Или же в “Донбассе” представлены настроения доминирующей части населения? 

— Вы задаете вопрос так, словно мы обсуждаем не фильм “Донбасс”, а отчет специальной исследовательской комиссии о положении вещей на оккупированной территории. Мне кажется, что неправильно так ставить вопрос, поскольку я — не комиссия, и фильм — не отчет. Отчет должен стремиться быть объективным и соответствовать цели, декларированной в заглавии. 

Никакой фильм не может быть объективен и претендовать на объективность — вводить в заблуждение зрителя. У искусства иные задачи. 

Герника — это город в Стране Басков, но когда мы говорим “Герника”, мы говорим не о городе, а о чем-то другом — об ужасе войны, который запечатлел Пабло Пикассо, а ведь он никогда не бывал в Гернике, но был сильно впечатлен вестью о бомбардировке.

Меня впечатлило то, что я видел и слышал о событиях 2014—2015 годов. Я увидел во всем этом нечто, что мне показалось очень важным. Вот это одичание в условиях исчезновения власти я и запечатлел. 

А украинский Донбасс — это другая тема, и кто-то, возможно, снимет и такую картину.

 

— Фильм обозначил раскол мнений кинозрителей — одни говорят, что если это и фарс, то брутальный, и не может быть “там” все так плохо, а другие говорят, что если там все “так”, как в фильме, то, может быть, от них и нужно оградиться стеной. Отсюда предположение — не может ли такой фильм усугубить еще больший раскол в Украине? Или этот раскол и так неминуем? Или художник вообще не обязан обременять себя прогнозированием подобных настроений?

— У истории с “Герникой” есть продолжение. Мне кажется, его уместно вспомнить. Когда в 1940 году немецкие войска заняли Париж, к Пабло Пикассо пришли из гестапо. На столе у художника была открытка с репродукцией “Герники”. “Это вы сделали?” — спросил гестаповец. “Нет, это сделали вы” — ответил художник. 

Мнения о картине принадлежат не мне. Они принадлежат зрителям и соответствуют их культуре, воспитанию, образованию. За это тоже отвечает каждый перед собой. 

Никакой фильм не способен раскол усугубить или ослабить. Фильм может его проявить. 

— Предполагалась ли некая авторская “сверхзадача” в связи с “Донбассом” — например, показать эту территорию как часть Украины, как “просто Донбасс”, как “русский мир”? И не возникало ли в процессе работы идеи художественно расширить “рамки” переснятых вами документальных роликов? 

— Я не знаю, что такое авторская “сверхзадача”, и никогда не оперировал такой категорией. У фильма есть тема фильма, есть тема каждого эпизода, есть сюжет — моральный, аллегорический, есть смыслы. 

Фильм представляет нам палитру разнообразных проявлений коррупции в распадающемся обществе. 

То, что произошло на оккупированной территории, и то, как это происходило, может произойти где угодно на постсоветском пространстве. 

Я вижу эти события на Донбассе как следующий шаг в распаде Российской империи. И распад этот длится вот уже сто лет. 

Когда распался СССР, элита страны вынуждена была решать те же вопросы, которые не были решены в 1917 году. 

Вот мы в этой исторической точке и продолжаем топтаться. И решения нет. И даже понимания, что нужно делать, нет. 

Если вы не хотите, чтобы этой опухолью покрылась вся страна, нужно хотя бы происходящее описать и потом над этим думать. 

Я предложил свой взгляд. Как говорили римляне, “Я сделал все, что смог, и пусть, кто сможет, сделают лучше”.

 

— Война резко меняет людей, одних она делает хуже, других (которые защищают свою землю), возможно, лучше. От чего все это зависит? И каково соотношение одних и других, по вашим наблюдениям? 

— Война никого не делает лучше. Это заблуждение. Война — это легитимизация обществом права на убийство во имя декларируемых целей. Как право на убийство может кого-то делать лучше?

— Тогда в чем, на ваш взгляд, разница между теперешними противостоящими сторонами на Донбассе — не в политическом, а в человеческом измерении? 

— Одни защищают свою землю, другие пытаются ее отнять. А ведь правда проста и очевидна для всех. Даже для агрессора. Но при этом многие почему-то предпочитают играть в прятки. Это странно.

— Почему эта затянувшаяся война — пока (возможно, пока?) — так и не родила ни “На Западном фронте...”, ни даже “Темной ночи”, где пули свистят по степи, а ветер гудит в проводах? 

— Война рождает только ненависть, разруху и страдание. Великие книги появляются по другой причине — человеческое пытается противостоять дикости и варварству, жажда жизни противостоит жажде смерти. 

Роман Ремарка “На западном фронте без перемен” появился десять лет спустя — в 1929 году. Появится ли что-то важное и значительное здесь и сейчас — на то воля провидения. Таланты и гении рождаются не “почему”. Они просто рождаются. 

 

— После всего увиденного и прочувствованного — на войне, по разные ее стороны — можем ли объединиться? И надо ли? И если да, то как? И что есть этот “объединительный” клей для разных людей, для общества в целом? 

— Как учит нас история, войны проходят, и со временем память о боли уходит тоже. Время лечит. Это все произойдет, но боюсь, что мы этого не увидим. 

Пока что в этом противостоянии кульминация не пройдена. Противоречия, разъединяющие стороны, носят мировоззренческий характер, и так просто их не решить.

— Ну а вот как тылу сосуществовать с вернувшимся в него фронтом — когда одни даже не подходят к страшной черте, а другие ее переступали и не раз? Как наладить это дальнейшее общежитие? 

— Это такой древний вопрос, возникающий во время и после всех войн и потрясений, — а как быть дальше? А как быть после ужасов ГУЛАГа, голода, гражданской войны, Второй мировой, после всех этих десятилетий взаимного уничтожения? Что с этим со всем нам делать и как с этим сосуществовать? 

И то, что война вспыхивает и продолжается снова, говорит о том, что мы не нашли решения. 

Я не могу дать совет другому, но знаю, что я могу делать, — делать об этом фильмы. 

 

— В этом году у вас вышел еще один резонансный фильм — “День Победы”, немецкая документальная картина, которая переносит зрителя в берлинский Трептов-парк, когда 9 мая отмечают светлый праздник. Этот фильм мне пока еще не удалось увидеть, но истинно ли мое предчувствие, что эта картина как раз не о победе, а о поражении?  

— Нет, это фильм о другом. Это второй мой фильм о памяти, о возможности или невозможности ее сохранять, способности или неспособности понимать, что произошло когда-то и уже не с нами, о жертвенности и о жертвах, которые, как это ни странно, создают человеческие сообщества, о политиках, которые используют эту особенность в своих целях, и о людях, для которых боль и память об утрате — не простой звук. 

Обо всем этом, существующем в своей внутренней противоречивости и вдруг так явственно проявляющемся в одном месте и в одно время в этот самый день, который так и не стал Днем Памяти.

Титры 

Сергей Лозница родился 5 сентября 1964 года в Барановичах (Брестская область, Беларусь). В 1981-м поступил в Киевский политехнический институт, в 1987-м окончил этот вуз, защитив диплом по специальности инженер-математик. До распада Советского Союза работал научным сотрудником в Институте кибернетики (разработка экспертных систем, систем принятия решений и проблемы искусственного интеллекта). В 1991-м поступил во ВГИК (мастерская Наны Джорджадзе). 

В 2001-м уехал в Германию. Художественные фильмы — “Счастье мое” (2010), “В тумане” (2012), “Кроткая” (2017), “Донбасс” (2018). Среди документальных и короткометражных проектов — “Портрет”, “Чудо святого Антония”, “Блокада”, “Майдан”, “События”, “Старое еврейское кладбище”, “День Победы”, “Процесс”.

Олег ВЕРГЕЛИС