“Счастье: капитализм против марксизма”

Славой Жижек — философ, имеет две докторские степени. Сейчас работает профессором в Институте социологии и философии в Люблянском университете. Жижек опубликовал больше трёх десятков книг, многие — о философах 19 и 20 веков. Блестящий теоретик и яркий спикер. Часто эпатирует медиа цитатами в духе “Секс все больше и больше становится мастурбацией с реальным человеком” или “Здоровое потребление — это когда потребляешь что-то без его реальной сущности: пончики без сахара, кофе без кофеина, секс без секса”.

Джордан Питерсон — ученый и клинический психолог. Работал на факультете психологии в Гарвардском университете и университете Торонто, где сейчас преподает. Автор двух книг и более ста академических публикаций. Его “12 правил жизни: противоядие от хаоса” — мировой бестселлер, а его лекции и подкасты слушают миллионы по всему миру. В формулировках более сдержан, чем Жижек: “Может быть, вы лузер. А может, и нет. Но если вы таковым являетесь, вы не обязаны продолжать в том же духе”.

Оба — одни из самых популярных интеллектуалов нашего времени. У обоих — огромные фан-клубы. Это заметно хотя бы потому, что билеты на эти дебаты разобрали за несколько дней — и это при ценах аж до 1500 долларов. Если говорить буквально, Питерсон выступил с критикой марксизма, а Жижек стал его оппонентом. Как “заварилась” эта разборка? Жижек раскритиковал Питерсона в своей колонке, а тот в Twitter вызвал его на открытые дебаты.

Позволяя себе небольшой спойлер, мы заранее скажем, что многих эти дебаты разочаровали. Но не потому, что “враги” выглядели неубедительно сами по себе, а потому что они не устроили реальную бойню. Оказалось, не так уж они противоречат друг другу, а идти на открытую конфронтацию и панчить друг друга им и вовсе неинтересно. Но сами их рассуждения от этого менее интересными не стали. У каждого спикера было по полчаса на речь — и как раз эти речи KYKY передает фактически без сокращений.

Часть 1. Джордан Питерсон о Манифесте Маркса, деньгах и выгоде

Я попытался ознакомиться с работами Славой Жижека, насколько это было возможно. Но это оказалось почти невозможным, так как он подлинный мыслитель и многое написал. Что я сделал вместо этого? Я вернулся к истокам, т.е. первопричинам всех проблем на мой взгляд, к коммунистическому Манифесту. Потому что мы здесь собрались говорить о марксизме.

Я попробовал прочитать Манифест. А чтобы что-то прочитать, нужно не только следить за словами, но разбирать предложения и спрашивать себя, является ли прочитанное правдой, есть ли достоверные контраргументы? Должен вам сказать, редко такое было, чтобы я читал трактат, в котором было бы столько концептуальных ошибок, как в Манифесте. Я понимаю, что Коммунистический Манифест был призывом к революции, а не стандартным логическим аргументом. Невзирая на это, мне есть, что сказать об авторах с точки зрения психологии. Во-первых, мне не кажется, что Маркс или Энгельс пытаются решить одну из фундаментальных правд, состоящую в том, что почти все идеи неверны. Объясню: не имеет значения, ваши это мысли или чужие, скорее всего они неверны. Даже если они покажутся вам гениальными, ваша работа — сначала предположить, что эти идеи, возможно, неверны, а затем атаковать их всем, что есть в вашем арсенале, и посмотреть, смогут ли они выжить. Что удивило меня в этом Манифесте — это то, что он был сродни высказываниям Юнга, который говорил о типичном мышлении. Это было мышление людей, которых не научили думать. Юнг сказал: “У типичного мыслителя идеи возникают подобно тому, как объекты могут появляться в комнате”. Мысль появляется — и люди просто принимают ее как верную. Они вообще не думают о втором шаге — подумать о мысли. Это определяет сущность критического мышления, того, чему мы пытаемся научить в университете: прочитать текст и подумать о нем критически, не разрушить полезность текста, а отделить зёрна от плевел. Это я и пытался сделать, когда читал Коммунистический Манифест. Я нашел немного зерна — да оно было, но в меньшинстве. Я попытаюсь объяснить, почему.

Нестеров Владимир Дмитриевич. Земля слушает. 1965 год

Я изложу десять фундаментальных аксиом Манифеста — по сути, авторы представляют их как неоспоримую правду. Я в свою очередь поставлю их под сомнение и расскажу, почему считаю их ненадежными. Нам стоит помнить, что этот трактат был написан сто семьдесят лет назад (довольно давно) — с тех времен мы многое изучили о человеческой натуре, обществе, политике, экономике. В какой-то степени можно простить авторам их незнание, но это не имеет никакого значения, учитывая, что сущность данной доктрины до сих пор считается многими учеными священной. Возможно, они среди самых виновных в этом грехе.

Утверждение номер один: историю нужно рассматривать исключительно как экономическую борьбу классов. Предложение рассматривать историю через призму экономики спорное, так как для людей существует много других мотиваций, помимо экономических, и их нужно принимать во внимание. Особенно те, которые мотивируют людей, а не экономическую конкуренцию, например экономическое сотрудничество. Другая проблема заключается в том, что это описание недостаточно пессимистично. Идея, что одна из движущих сил истории — иерархическая борьба, является абсолютной правдой. Но идея, что это и есть история, неверна — так как это глубже, чем история, это сама биология. Организмы всех видов организуют себя в иерархические системы. Одна из проблем с иерархиями в том, что обычно они работают по принципу “победитель получает всё”. Это не проявляется в мышлении Маркса, так как он считал, что в капиталистическом обществе капитал будет аккумулироваться в руках все меньшего количества людей. Это как раз совпадает с характером иерархических организаций.

Еще одна проблема — идея, что существует иерархическое соревнование между людьми (доказательства этого относятся, как минимум, к палеолитическим временам). Давняя проблема иерархической структуры, очевидно, не относится к идее капитализма, так как уже имела место задолго до капитализма и зарождения человеческой истории как таковой. Поэтому возникает вопрос — почему вы обязательно связываете  классовую борьбу с капитализмом, учитывая, что это намного более сложная проблема? Нужно понимать, что это более глубокая проблема и для левых, а не только для людей правого [политического] спектра. Это пример того, что иерархические структуры обездолили людей или существ, которые находятся внизу — например, животных. Это фундаментальная экзистенциальная проблема.

Следующее, что Маркс, видимо, не принимал во внимание — это наличие намного большего количества причин человеческой борьбы, чем экономическая классовая борьба. Люди борются сами с собой, с недоброжелательностью внутри самих себя, со злом, которое они способны творить, с духовным и психологическим оружием внутри них. Мы также всегда находимся в противоречии с природой. Об этом Маркс, кажется, никогда не говорил. Об этом никогда не упоминалось в идеях марксизма, будто природы вообще не существует. Основной конфликт между людьми заключается в их борьбе за жизнь в жестоком мире. В контексте работ Маркса такой конфликт будто не существует, а проблемы у людей, по его мнению, возникают из-за классовой борьбы, исключительно по экономическим причинам. На самом деле, мы приходим в эту жизнь голодными и одинокими, и эту проблему нужно решать постоянно. Мы знакомимся с людьми, отчасти чтобы смягчить свои проблемы.

В Коммунистическом Манифесте нет понимания того, что любые иерархические организации, созданные людьми, могут иметь положительную сторону. И это абсолютная катастрофа, потому что иерархические структуры на самом деле необходимы для разрешения сложных социальных проблем. Нужно отдать дьяволу должное. Истории, когда иерархии обездолили людей — это огромная фундаментальная проблема неравенства. Но иерархии могут быть эффективным способом распределения ресурсов. В конце концов, человеческие иерархии не фундаментально основаны на власти. Биологическая и антропологическая история в этом плане кристально чиста: вы не поднимаетесь до властной позиции, только эксплуатируя других людей. Это вообще очень нестабильное средство получения власти.

Борис Иогансон. На старом уральском заводе. 1937 год

Следующая проблема: Маркс предполагает, что вы можете думать об истории как о бинарной классовой борьбе с видимыми разделениями между пролетариатом и буржуазией. Не так просто разделить мир между теми, кто эксплуатирует, и теми, кого эксплуатируют. Это оказалось большой проблемой во время русской революции. Оказалось, что можно как бы легко фрагментировать людей в различные идентичности. Но обычно можно найти некоторые направления, причины, из-за которых люди были частью класса угнетателей. Это могло быть последствием их образования или богатства, которое они стремились аккумулировать в течение жизни. Любые способы, которые позволяли людям стать буржуазией вместо пролетариата, становились популярны. И это была одна из причин, почему красный террор признал те жертвы, о которых они заявили. Эту проблему лучше всего проиллюстрировал процесс раскулачивания крестьян в Советском Союзе, которым за четыре десятка лет до революции удалось выйти из крепостного права и обрести минимальную материальную безопасность. Но позже около 1,8 миллиона кулаков были вынуждены уехать, около 400 тысяч были убиты.

Основным последствием ликвидации их частной собственности из-за их буржуазного статуса стала гибель шести миллионов украинцев во время голода 1930-х. Так что бинарная классовая борьба была очень плохой идеей.

 

Эта идея плоха еще и тем, что существует бинарное классовое разделение на буржуазию и пролетариат, и вы думаете, что все добро на стороне пролетариата, а зло — на стороне буржуазии. А это уже классический пример группового идентичного мышления. Это одна из причин, почему я не люблю политику идентичностей: когда вы разделяете людей на группы и противопоставляете их друг другу, легко всё зло на земле предписать одной группе гипотетических угнетателей, а добро — другой. Это ужасно наивно и не поддается пониманию. Абсолютно глупо выдвигать такие суждения, думая, что можно определять чью-то моральную ценность через призму их экономического состояния.

Маркс пришел еще к одной спорной идее: идее диктатуры пролетариата. Проблема в том, что капиталисты владеют всеми средствами производства и угнетают рабочих в гонке заполучить все больше и больше пользы от работы пролетариата. Одновременно они соревнуются с другими капиталистами с целью снизить заработную плату рабочих (чего не случилось, так как рабочая сила могла прийти в дефицит, что в свою очередь повышает ценность рынка). Вы априори можете предположить, что за всем злом стоят капиталисты и буржуа, а за добро отвечает пролетариат. Можете выносить гипотезы, что диктатура пролетариата может быть достигнута — это и было первой стадией революции, призывом к свержению всех существующих социальных структур.

Проблема в том, что все зло не так легко разделить на угнетенных и угнетателей. Когда устанавливается диктатура пролетариата в той степени, в которой это возможно (а технически это невозможно), будет абсолютным абсурдом считать, что, забирая всю собственность у капиталистов, вы сможете заменить буржуазию меньшинством пролетариата. Из коммунистического манифеста даже не совсем понятно, как их будут выбирать. Да и никого из представителей пролетариата не смогут уличить в коррупции после их внезапного доступа к власти, потому что по определению они хорошие и за ними добро.

Получается, что эти хорошие люди, централизованные в одном месте, смогут самостоятельно принимать очень сложные решения. А это концептуальный промах с двух сторон. Во-первых, не все представители пролетариата будут успешны. Раз вы ставите хороший пролетариат в одни условия с плохими капиталистами, то почему вы не предположите, что пролетариат внезапно станет таким же или еще больше коррумпированным, как капиталисты? Что заставляет вас думать, что вы можете взять какую-нибудь систему, настолько же сложную, как капиталистическое общество с рыночной экономикой, и централизовать ее, дав возможность принятия решений некоторым людям без ограничений механизмов действия? Почему вы думаете, что им хватит мудрости и навыков делать то, что делали капиталисты (если только вы не считаете, как Маркс, что все зло шло от капиталистов, а все хорошее — от пролетариата)?

Федор Шурпин. Утро нашей родины. 1946—1948 годы

Ничего из того, что сделали капиталисты, не было валидной работой — вот еще одна идея Маркса, и это абсурдно. Если вы, например, распутный аристократ из 1830-х, имеете феодальное имущество, и всё, чем вы занимаетесь, — это играете в азартные игры и развлекаетесь с проститутками, то цена вашей работы сводится к нулю. С другой стороны, если вы занимаетесь бизнесом и он успешен, вы будете полным придурком, если будете эксплуатировать своих работников. Даже если вы алчны, как смертный грех, нет смысла выжимать из их работы максимум — этим вы не добавляете им продуктивности как менеджер. Если вы все же так поступаете, вы совсем не понимаете, как работает бизнес или отказываетесь это узнавать.

Следующая проблема заключается в критике выгоды. Что не так с выгодой? С точки зрения Маркса выгода приравнивалась к грабежу. С одной стороны, выгода может быть грабежом, в случае, если недобросовестные продажные люди возглавляют компании. Но это совсем не означает, что так происходит всегда. Отчасти это означает, что если капиталист добавляет ценность корпорации, появляется некоторая польза и справедливость в его или ее действиях по добыче максимума пользы из их абстрактной работы, мысли, навыков, эффективности. Если они могут создать выгоду, у них появляется немного безопасности и гарантий на не самые благоприятные времена.

 

Ну и важный вопрос: как возможен рост при отсутствии выгоды? Если у вас предприятие, которое имеет ценность, то немного выгоды не помешает его росту, а даже наоборот!

 

Еще одна проблема, связанная с выгодой: недостаточно просто иметь хорошую идею и планы по маркетингу и продажам, чтобы их воплотить. Не так легко прийти к хорошему бизнес-плану. Нелегко найти клиентов и удовлетворить их потребности. Поэтому если вы позволите, чтобы выгода была разумным ограничением, это даст отличную возможность по оптимизации работы.

Маркс и Энгельс также считали, что диктатура пролетариата (которая предполагает абсурдную централизацию, крайне вероятную коррупцию и невозможную компьютеризацию) магическим образом станет очень продуктивной. На самом деле, нет ни одного варианта, каким образом это случится. Поэтому мне пришлось самому сделать вывод: когда вы уничтожаете буржуазию, потому что она зло, забираете частную собственность и исключаете корыстный мотив получения выгоды, магическим образом небольшой процент пролетариата начинает управлять обществом и определяет, как создавать эффективные предприятия.

В какой-то момент диктатура пролетариата станет настолько продуктивной, что материальных товаров станет достаточно для каждого человека. Когда это случится, люди начнут спонтанно вовлекаться в значимую креативную работу, от которой их всегда отгораживали в капиталистическом хоррор-шоу. И наступит утопия. Но предпосылок к тому, чтобы эта гиперпродуктивность возникла, нет. Нет и понимания того, что утопия не сможет удовлетворить всех — нет того, что бы объединило всех, так как все мы очень разные. Теория о том, что это конечная цель утопического государства, нелепа.

 

Почему вы думаете, что, если дадите человеку хлеб и Достоевского, и не будете его ничем занимать, помимо продолжения рода, то человек достигнет мира и рая?

 

Достоевский считал, что люди созданы для бед. Если все, что нам нужно принесут на блюде, первое, что мы сделаем — займемся какой-нибудь креативной деструкцией только для того, чтобы случилось что-нибудь неожиданное и мы прожили какое-нибудь приключение.

Китаев Ахмед Ибадуллович. “Мы идем в новую жизнь”. 1950-е гг.

Маркс думал, что последствием капитализма станет неравенство: богатые станут еще богаче, а бедные — беднее. Мы не знаем, как построить эффективную во всем мире экономическую систему, работающую без неравенства. Но еще никто не смог этого добиться, включая коммунистов. Формы неравенства менялись, но совсем не очевидно, что у свободных экономик запада больше неравенства, чем у менее свободных экономик мира. Помимо порождения неравенства, капитализм также порождает богатство, чего все остальные системы не добиваются вовсе.

Немного статистики: с 1800-го до 2017-го рост дохода был скорректирован на процент инфляции и вырос в 40 раз для квалифицированных работников и в 16 раз для неквалифицированной рабочей силы. Фактор ВВП тоже важен — его показатель значительно вырос за последние 217 лет и характеризует не только маленький процент людей, которые владеют большинством богатств мира, но и бедных, чье благосостояние постепенно улучшается и улучшается. Мы искореняем бедность в странах, которые приняли умеренную политику и принципы рыночной экономики. Например, одной из целей ООН было уменьшение уровня абсолютной бедности в мире на 50% в течение 2000-2015 годов. Эта цель была достигнута в 2012-м. Богатые становятся богаче, но и бедные тоже становятся обеспеченнее.

В заключение я приведу еще одну цифру: уровень детской смертности в Африке сейчас такой же, какой был в Европе в 1952 году. Если вас это волнует, если вы боретесь за права и возможности бедных слоев населения, лучший способ улучшить их благосостояние — придерживаться принципов свободной рыночной экономики.

Часть 2. Славой Жижек о счастье, Китае и апокалипсисе

Сначала небольшая вступительная ремарка. Не могу не заметить, что доктор Питерсон и я участвуем в том, что называется “дуэль века”, а сами оба маргинализированы академическим сообществом. Предполагается, что на этих дебатах я буду защищать левую либеральную повестку, выступая против неоконсерваторов. А ведь все нападки на меня исходят от левых либералов. Просто вспомните возмущение насчет моей критики ЛГБТ+ идеологии! Я уверен, если бы ведущих активистов из этой области когда-нибудь спросили, захотели ли бы они, чтобы я встал на их сторону, они бы перевернулись в гробах, даже если бы были живы.

Позвольте начать с трех терминов в названии дебатов: счастье, коммунизм, капитализм. Рассмотрим один показательный пример — Китай. Сложно поспорить с тем, что за последние десятилетия он стал самой экономически успешной страной за всю историю человечества. Сотни миллионов выросли из нищеты в средний класс. Каким образом Китай этого достиг? Двадцатый век определялся через оппозицию фундаментальных тенденций модернизма. Правление капитала с его агрессивной рыночной конкуренцией, авторитарная бюрократическая государственная власть — современный Китай совмещает в себе эти две черты до крайности. Сильное тоталитарное государство, дикая динамика капитализма, и что самое важное, Китай это осуществляет под предлогом достижения счастья для большинства своих граждан. Они не упоминают коммунизм для легализации своего верховенства, они предпочитают старый конфуцианский принцип о гармоничном обществе.
Счастье как цель нашей жизни является очень спорной идеей. Если мы что-то и можем узнать из психоанализа, так это то, что мы, люди, очень креативны в саботаже нашего счастья.

Дэвида Хокни. Портрет художника (Бассейн с двумя фигурами)

Счастье — довольно запутанное понятие, которое полагается на неумение субъекта или его неготовность полностью встретиться с последствиями своих желаний. В ежедневной жизни мы притворяемся, что хотим вещи, которые на самом деле не так и хотим. В итоге самое страшное, что может случиться с нами — мы получим то, что “официально” хотели.

Я согласен, что человеческая жизнь со свободой и достоинством не состоит в простом поиске счастья, вне зависимости от того, как и сколько мы занимаемся духовными практиками в попытке реализовать свой внутренний потенциал. Помимо простой борьбы за приятное выживание нужно найти какое-то значимое дело. Так как мы живем в современное время, мы не можем просто ссылаться к бесспорной власти, чтобы она наделила нас полномочиями, дала миссию или задание. Современность означает, что мы должны нести бремя, но самое главное бремя — это сама свобода. Мы отвечаем за бремя, которое взяли на себя. Нам не только нельзя прибегать к дешевым отговоркам, почему мы не выполнили свои обязанности. Обязанность как таковая не должна служить оправданием. Мы же не являемся просто инструментами какой-то более высокой цели.

Если традиционная власть теряет свою существенную силу, к ней уже невозможно вернуться. Все камбэки такого рода сегодня — это постмодернистский фейк. Выступает ли Дональд Трамп за традиционные ценности? Нет, его консерватизм — это современное представление, гигантское путешествие эго. В таком случае в игре с традиционными ценностями Трамп — президент постмодерна. Если сравнить Трампа с Берни Сандерсом (“демократический социалист”, претендовал на пост президента США, уступив Хиллари Клинтон — Прим. KYKY), Трамп — постмодерновый политик в чистом виде, в то время как Сандерс — моралист довольно устоявшихся старых взглядов.

Консервативные мыслители говорят, что наш кризис происходит из-за потери доверия какому-то божеству или более высокой ценности. Если нас предоставили нам самим и исторически все предопределено и относительно, нет ничего, что могло бы нам помешать спуститься еще ниже. Но действительно ли это урок, который нам необходимо выучить из мародерств и убийств во имя религии? Часто обсуждается, правда ли, что религия меняет людей в лучшую сторону.

Из сегодняшнего опыта я думаю, что нам лучше придерживаться идеи Стива Вайнберга (физик, нобелевский лауреат — Прим. KYKY) о том, что и без религии хорошие люди будут делать добро, а плохие — зло. Но только религия может заставить хороших людей творить зло.

Больше ста лет назад в своем произведении “Братья Карамазовы” Достоевский предупредил об опасности бездуховного, безбожного морального нигилизма. Если бог не существует, тогда все разрешено. А Французский философ Андре Глюксман применил критичные слова Достоевского о безбожном нигилизме к 11 сентября, назвав свою книгу “Достоевский на Манхэттене”. Урок терроризма сегодня следующий: если бог существует, тогда получается, что все, даже подрывания сотен невиновных людей, разрешено тем, кто напрямую взывает к богу и действует от его имени. То же можно применить к безбожным сталинским коммунистам. Есть прямое подтверждение этого — им все было разрешено, так как они воспринимали себя в качестве прямого инструмента божества, исторической необходимости прогресса на пути к коммунизму. И в этом заключается большая проблема идеологий — они заставляют хороших людей идти на ужасные преступления.

Уэйн Тибо. Два джекпота

Да, нам нужно нести свое бремя и принимать страдания, которые преподносит это бремя и жизнь. Но здесь есть опасность: на мой взгляд, никогда нельзя влюбляться в свои страдания. Никогда не думайте, что ваши страдания сами по себе являются подтверждением вашей аутентичности. Отречение от удовольствия легко может превратиться в удовольствие отречения. Например, белые левые либералы смеются, чтобы очернить их собственную культуру и обвинить евроцентризм в наших грехах, но совершенно очевидно, как такое самоунижение выгодно само по себе. Говоря об отказе от своих корней, мультикультурные либералы оставили за собой универсальную позицию, грациозно запрашивая других отстаивать их конкретную идентичность. Почему мультикультурные либералисты воплощают ложь политики идентичности?

Жак Лакан (французский психоаналитик, философ) сказал кое-что весьма парадоксальное, но глубоко верное: даже если обвинения ревнивого мужа в том, что его жена спит с другими мужчинами, являются правдой, в любом случае его ревность патологическая. Патологический элемент заключается в необходимости мужа в ревности, что является для него единственным способом поддерживать свою идентичность. Точно так же можно сказать: даже если большинство заявлений нацистов о евреях (“евреи эксплуатировали немцев и соблазняли их женщин”) были бы правдой (хотя это точно не так), тогда их антисемитизм все так же был бы патологическим феноменом, игнорируя настоящую причину, почему нацистам нужен был антисемитизм. С точки зрения нацистов, их общество органично и гармонично, поэтому нужна внешняя сила, чтобы учесть различия и антагонизмы. То же можно сказать и о антимиграционных популистских высказываниях некоторых политиков и том, как они относятся к мигрантам в Европе. Причины проблемы также проецируются на внешнюю силу или вмешательство. Даже если все истории об инцидентах с мигрантами правда, то все популистские миграционные речи и отчеты — ложь.

Гитлер был одним из величайших сказочников двадцатого века. В 1920-е многие немцы ощущали беспорядок в стране и не понимали, что происходит с их жизнью на фоне войны и экономического кризиса.

 

Гитлер дал им историю с еврейским заговором, сказав, что страна находится в таком беспорядочном состоянии из-за евреев. Именно это я хочу подчеркнуть: мы рассказываем истории сами о себе, чтобы получить значимый небессмысленный опыт о нашем времени. Но этого недостаточно! Одна из самых глупых мудростей (а мудрости обычно глупы), заключается в следующем: враг — это кто-то, чьи истории вы еще не слышали. Вы действительно так думаете? Вы готовы подтвердить, что Гитлер был нашим врагом, потому что его историю не услышали? Опыт, который мы проживаем внутри нас, и истории, которые мы себе рассказываем — всего лишь фундаментальная идеологическая ложь. Правда лежит в наших действиях.

Старая одержимость культурным марксизмом выражает отказ бороться с тем, что феномен, который он критикует, является эффектом культурного марксистского сюжета, моральной деградации, сексуальной распущенности, консьюмеристского гедонизма и так далее. Все это есть следствие неминуемой динамики капиталистических обществ.

Я хочу сослаться на классика Дэниела Белла и его “Культурные противоречия капитализма”, написанные еще в 1976 году. Автор говорит, что неограниченный драйв современного капитализма подрывает моральную основу оригинальной протестантской этики. Говоря о новом мире, Бэлл предлагает свое видение современных западных обществ, раскрывая важные культурные черты двадцать первого века. На мой взгляд, культурный марксизм играет такую же роль, как и та, которую имеют евреи в антисемитизме. Он проецирует некоторый антагонизм, напряжение и двусмысленность нашей социально-экономической жизни на какую-то внешнюю силу. Точно так же либеральные критики Трампа никогда серьезно не задавались вопросом, как наше либеральное общество могло поспособствовать появлению Трампа. В этом смысле образ Дональда тоже является фетишем, это последнее, что видят либералы перед тем, как бороться с насущными социальными конфликтами. Либеральная повестка, демонизирующая Трампа — тоже зло, потому она что игнорирует свои собственные неудачи и то, как эти неудачи открывают возможности для патриотического популизма Трампа.

Следующий пункт: нужно перестать винить гедонистический эгоизм. Настоящей оппозицией эгоистической любви к себе является не альтруизм, а зависть и негодование, что заставляет меня действовать против моих же интересов. Многие проницательные философы поэтому считали, что зло в некотором смысле более духовно, чем благо. Именно поэтому эгалитаризм никогда не должен быть принят в качестве проблемной ценности. Эгалитаризм очень часто де-факто означает, что мы готовы от чего-то отказаться, чтобы у других этого тоже не было. Это переносит нас к проблематичному вопросу политической корректности. Так называемые излишки политической корректности — это регулятивный фанатизм — важная реакция, скрывающая реальность поражения. Герой это истории — чернокожая женщина, которая создала кампанию MeToo более десяти лет назад. Данное движение часто является протестом, отфильтрованным через негодование. Нужно ли поэтому отказаться от эгалитаризма? Нет. Равенство тоже может означать (и за такое понятие равенства я выступаю) создание пространства или как можно больше личностей для развития их потенциалов.

 

Это мое парадоксальное заявление: именно современный капитализм слишком нас уравнивает, что приводит к потере многих талантов.

 

Что насчет баланса равенства и иерархии? Погнались ли мы за равенством? Есть ли в Соединенных Штатах сегодня слишком много равенства? Я думаю, что простой анализ ситуации говорит об обратном. Левые постепенно теряют основание под ногами уже не первый год, это касается и универсальной системы здравоохранения, и бесплатного образования, и так далее. Посмотрите на Сандерса (и я не идеализирую его программу): это версия того, что полвека назад в Европе было доминирующей социальной демократией, а сегодня преподносится как угроза нашим свободам и американскому образу жизни. Я не вижу никаких угроз свободной креативности в его программе, наоборот, я вижу пункты о системе здравоохранения и образовании. Я считаю базовое равенство возможностей основой для создания плюрализма (дословно — “создания различий” — Прим. KYKY). Говоря о неравенстве компетенций, которые задокументированы во множестве источников, в тоталитарном государстве компетенции определяются политическим путем, но и рыночный успех не нейтрален как регулятор социального признания компетенций.

Я далек от простых социальных конструктов, я глубоко ценю эволюцию мысли. Конечно, мы все люди, но как мы знаем, наш ДНК на 98% (хотя я могу ошибаться) совпадает с ДНК обезьян. Это что-то значит. Не нужно забывать, что природа — не устойчивая иерархическая система, а полна импровизаций наподобие французской кухни.

Один француз рассказал мне, что когда французы пытались приготовить какое-нибудь блюдо и у них не получалось, потом они понимали, что неудачу можно обернуть в успех. Так и появились многие национальные французские блюда.

 

Например, они традиционным способом делали вино, но что-то пошло не так с ферментацией — и французы начали производить шампанское. Я рассказываю это не с целью пошутить, а чтобы провести параллель с некоторыми выводами из психоанализа и показать, что наша сексуальность работает точно так же. Сексуальные инстинкты, очевидно, определяются биологически, но посмотрите, что люди с ними сделали! Они не сводятся только к периоду спаривания, они могут постоянно развиваться (и поддерживаться препятствиями, которые нужно преодолевать) в надлежащую метафизическую страсть, биологический ритм — все та же биологически обусловленная сексуальность, но уже, если я могу использовать этот термин, трансфункциональная.

То же относится к традициям. Элиот (поэт, драматург, нобелевский лауреат — Прим. KYKY) однажды написал: “Когда создается новое произведение искусства, происходит спонтанное слияние со всеми произведениями искусства, созданными ранее. Прошлое должно изменяться настоящим точно так же, как и настоящее определяется прошлым”. Чтобы это понять, позвольте мне объяснить одно изменение, принятое христианством. Несмотря на наши естественные и культурные различия, одинаковая божественная искра затрагивает каждого. Эта искра позволяет нам создавать, как христиане это назвали, Святой Дух. Вспомните слова Павла: “Больше не существует еврея или грека, больше нет мужского или женского у Христа”.

Демократия распространяет данную логику и в политическое пространство. Несмотря на все различия в компетенциях, конечное решение должно быть принято всеми нами. Мы не должны отдавать всю власть в руки некоторых компетентных экспертов. Это были именно коммунисты у власти, которые легализовали свой порядок, представляя себя как фейк-экспертов. Я далек от того, чтобы верить в мудрость простых людей. Нам часто нужна профессиональная фигура, чтобы вытолкнуть нас из инерции и подтолкнуть к тому, чтобы быть свободными. Свобода и ответственность причиняют боль, так как требуют усилий. Наивысшая и главная функция такой фигуры заключается в том, чтобы буквально разбудить нас к нашей свободе. В нашем мире сила, в смысле применения власти, очень мистическая и даже иррациональная. Мой и ваш любимый Кьеркегор писал: “Если ребенок говорит, что будет подчиняться своему отцу, так как его отец компетентный хороший человек, это будет считаться посягательством на власть отца”. Он применил такую же логику к самому Христу: Христа оправдали тем, что он был сыном бога, а не из-за его навыков. Он говорил, что каждый хороший ученик теологии может быть лучше, чем Иисус.

В демократических обществах политическая власть и экспертиза не должны быть рядом — так же, как они стояли рядом в системе сталинизма. Причем здесь коммунизм? Почему я до сих пор повторяю это матерное слово, зная и признавая, что этот коммунистический проект двадцатого века провалился? Вопрос в том, содержит ли в себе современный глобальный капитализм достаточно сильные антагонизмы, которые предотвратят его бесконечное воспроизведение. Я думаю, что такие антагонизмы есть: угроза экологической катастрофы, последствия новых технических разработок, особенно в биогенетике.

Я хорошо осознаю соблазн вовлечься в поспешные экстраполяции. Например, когда я был молод, в Германии существовало наваждение идей о потенциальной гибели лесов и предсказаний, что через несколько десятилетий Европа окажется без лесов. Однако, согласно недавним оценкам, сейчас в Европе территорий, засаженных лесами, больше, чем сто или пятьдесят лет назад. Несмотря на это, я все равно не исключаю возможности катастрофы. Нам нужно действовать масштабно и коллективно. Проводники капитализма не задумываются об экологических последствиях, нанесенных окружающей среде вследствие проблемы перенаселения. В коммунистических странах ситуация была еще хуже, так как лидеры у власти, кого заботила проблема низкой рождаемости, не были субъектом никакого общественного контроля.

Как нам нужно действовать? Во-первых, признать, что мы устроили ужасный беспорядок. Во-вторых, осознавая, что решение проблем должно быть демократическим с участием общественности, задать себе вопрос: “Даже если сознание общественности не размыто корпоративными интересами, какие у людей должны быть навыки и квалификации, чтобы взять на себя суждение о таком деликатной вопросе?” Более того, радикальные меры, продвигаемые некоторыми экологами, могут повлечь за собой новые катастрофы. Сейчас, когда мы знаем, что действовать нужно (и срочно), надо тщательно думать, как действовать. Может быть, стоит немного оглянуться назад — известный тезис №11 у Маркса.

В двадцать первом веке, наверное, нужно признать, что в прошлом столетии мы пытались изменить мир слишком быстро. Пришло время сделать шаг назад и подумать. С приходом новых биогенетических технологий перспектива создания нового человека становится все более реалистичной. Новые связи между человеческим мозгом и цифровыми машинами уже сейчас меняют наш мир. Диджитализация нашего мозга открывает множество новых возможностей контроля, о которых раньше и не слышали. Возможность делиться опытом и впечатлениями со своими близкими может казаться весьма привлекательной, в то же время те же данные попадают в различные агентства без вашего ведома.

Уэйн Тибо. Приходят и уходят. 2006 год

Мы живем в одном мире, который, с одной стороны, с каждым днем становится все более и более связанным между собой. А с другой стороны, он начинает быть глубоко разъединенным. Как на это реагировать? Во-первых, разрабатывать механизмы самозащиты. Мир в хаотичном состоянии, давайте защищать себя всеми видами “стен”. Важно то, как нашими странами и странами-соседями управляют. Где бы были наши компьютеры без минералов, поставляемых из Конго? Что вы скажете насчет иностранного вмешательства в Ирак или Сирию? Возникает новый порядок мира — мир мирного сосуществования цивилизаций.

Вторая реакция — это глобальный капитализм с человеческим лицом. Вспомните о социально ответственных публичных фигурах как Билл Гейтс или Джордж Сорос. Они страстно защищают права ЛГБТ сообщества, поддерживают благотворительные организации.

Но разрешение проблемы не должно лежать на плечах богатых западных стран, мы все вместе должны попытаться изменить ситуацию. Является ли такое изменение утопией? Нет, настоящая утопия заключается в том, что мы можем выжить без такого изменения. Для разрешения глобальных экологических, миграционных и информационных проблем нужно каким-то образом ограничить и регулировать капиталистический рынок. Прежде, чем вы скажете, что это утопия, я отвечу: подумайте, как уже сейчас мировой рынок функционирует. Я всегда думал, что неолиберализм — довольно размытое понятие. Но посмотрите внимательнее — и вы увидите, что государство играет более важную роль, чем когда-либо в капиталистических богатых экономиках. Рынок уже ограничен, но не самым правильным образом.

Мой пессимистический вывод: вместо протестов, вероятнее всего, мы продолжим скатываться к какому-то апокалипсису в ожидании, пока большие катастрофы не разбудят нас. Я не принимаю никакой дешевый оптимизм. Когда мне кто-то говорит, что в конце тоннеля все-таки есть свет, я отвечаю: “Да, он есть, но это очередной поезд, который идет на нас”.