Россия, Сербия, Германия

Понятно, что дело не в Меркель — ее колебания лишь отражают общий раскол и нерешительность немецкого политического класса, а также растущее нежелание простых немцев платить по долгам греков и прочих, обеспечивая им и дальше комфортную жизнь.

Более того, подобная ситуация вовсе не является чем-то новым в современной истории. Сама политэкономическая конфигурация ЕС неизбежно должна была спровоцировать подобный конфликт. Это было лишь вопросом времени и конкретных обстоятельств, которые вызвали бы такой кризис.

Нынешнее строение ЕС имеет одну важную общую черту с такими крупными федерациями, как СССР и СФРЮ (так когда-то называлась Югославия, если кто-то не застал те времена). Советский Союз строился по принципу “слабая Россия — сильный Союз”, соответственно, СФРЮ — по принципу “слабая Сербия — сильная Югославия”. Смысл данных конфигураций заключался в том, что намеренно политически ослабленная, но при этом опорная республика являлась своего рода ресурсом непосредственно федерального центра, который, распределяя эти ресурсы, покупал политическую лояльность периферийных республик.

В развитии СССР и СФРЮ крайне показательна, например, такая параллель. Будучи хорватом, Иосип Броз Тито был президентом Югославии с 1953 по 1980 год. Советским Союзом примерно такой же промежуток времени правили выходцы с Украины — сначала Никита Хрущев, потом Леонид Брежнев. Хорватия и Украина играли роль основного противовеса русскому и сербскому национализму в рамках федераций, а также в качестве альтернативного центра экономического развития. Обе федерации погибли в конечном итоге именно от желания республики-ядра выйти из тени центра и начать играть центральную роль более явным образом либо вовсе сбросить периферию как обузу (вспомним хотя бы, какую роль играла российская риторика в победе Бориса Ельцина в августе 1991 года; да и приход в 1990 году к власти Слободана Милошевича в значительной мере обусловливался именно его выраженным желанием “поиграть” с сербским национализмом — этакий вариант Ивана Полозкова).

Сегодня похожую дилемму приходится решать немцам. Евросоюз, как мы его знаем, строился прежде всего с опорой на экономическую мощь Германии при очевидном ее политическом ущемлении. Роль политического лидера традиционно играла Франция, чье доминирование должно было успокоить остальных членов ЕС по поводу возрождающейся мощи Германии и одновременно сдержать рост ее политического влияния.

Однако с момента воссоединения Германии ее политическая эмансипация стала практически неизбежной, год от года немцы чувствовали себя в Европе все увереннее. Кризис же резко ускорил этот процесс. Встал главный в таких случаях вопрос “о нахлебниках”. А именно — Германия больше получает, имея возможность за счет единой валюты и общего экономического пространства наращивать экспорт в другие страны ЕС, либо же теряет, вынужденная тратить десятки миллиардов евро на поддержку обанкротившихся соседей?

Пока Германия, безусловно, не готова к “одиночному плаванию”. Но пройдет еще несколько лет, к власти придет новое поколение политиков, более амбициозное и менее сдержанное. Кризис такого масштаба быстро не рассосется, так что вопрос этот будет сохранять актуальность для немцев еще очень долго. Народы периферийных европейских стран будут все более недовольны зависимостью от Берлина — как это часто бывает с теми, кто не прочь пожить за чужой счет. Налицо ситуация, аналогичная предраспадному положению в Советском Союзе и Югославии. Хватит ли у немцев и остальных европейцев хладнокровия, чтобы не допустить развала евро, а затем и ЕС — вот, пожалуй, одна из главных геополитических интриг на ближайшие лет десять.

Павел БЫКОВ