9 марта 2022 года российские войска сбросили бомбу на роддом больницы №3 в украинском Мариуполе. Фото беременных в крови на фоне обломков здания облетели весь мир.
Спустя год корреспондент Би-би-си Олеся Герасименко нашла женщин, рожавших при свечах во время авианалета, и врачей, которые продолжали работать в больнице и после бомбежки. Еще годы понадобятся на то, чтобы собрать полную картину битвы за Мариуполь, но впервые восстановленная история больницы №3 показывает, как выживал город в его самые темные дни.
(Имена героев изменены по их просьбе из соображений безопасности. Реальные имена и фамилии, личные документы, аудиозаписи, фото и видео, подтверждающие личность собеседников, есть в распоряжении Би-би-си.)
Елена Крамина из Мариуполя родила первого ребенка 11 июня 2014 года. В семь утра врачи родильного отделения больницы №3 перерезали пуповину, дочь заплакала, акушерка принялась взвешивать ребенка. И вся палата прислушивалась — в городе шли бои с сепаратистами непризнанной ДНР. “Мы всегда еще тогда смеялись. Ну, ребенок войны. Никто не думал, что будет еще один настоящий ребенок войны”. Уезжать из Мариуполя в 2014 году семья не стала — тогда стрельба быстро прекратилась.
24 февраля 2022 года дочь уже ходила в первый класс, а Крамина снова была на девятом месяце беременности. Муж работал на заводе “Азовсталь”, сама она была мастером в училище. Утром в четверг они стояли у окна и смотрели на дым над их микрорайоном. Уверенные, что все обойдется, как в 2014 году, они взяли зубные щетки и поехали в село к матери Елены — переждать пару дней. Врачи назначили предварительную дату родов на 6 марта, собранные для роддома пижамы и памперсы супруги оставили в коридоре квартиры. Были уверены, что вернутся.
“А когда выехали — увидели, как на территорию “Азовстали” едет военная техника, услышали сирены по всему городу и смотрели, как разворачиваются автобусы — из города они уже не уезжали…” Свой дом Крамина видела последний раз в жизни.
“Плановых больных не принимать, приготовиться к массовому приему раненых”
Пока беременная Елена ехала в село к матери, 70-летний заведующий отделением детской хирургии в больнице №3 Александр Мартинцов шел на работу. Он родился в Мариуполе, здесь же выучился на детского хирурга и сразу стал работать по профессии с 1975 года.
Его вотчина — единственная детская больница Мариуполя, большая, многопрофильная: роддом, два соматических отделения, отделение патологии новорожденных, неврология, отделение хирургии, травматологии и реанимация. Плюс онкологический диспансер на территории.
До войны здесь принимали детей круглосуточно семь дней в неделю — даже педиатры работали в таком режиме. Текучки кадров не было, главы отделений работали по 20-30 лет, специалисты тоже оставались надолго.
Утром 24 февраля, поговорив с дочерью по телефону о том, что началась война, Мартинцов ушел на дежурство к 7:00. Взрывов не боялся: “У нас и раньше артиллерию всегда было слышно. Ракеты летали над головой — но они летели в сторону ДНР, и до нас в Центральном районе никогда не доставало”.
На работе обнаружился приказ: плановых больных не принимать, подготовиться к массовому приему раненых, медикаменты и воду собрать. Всех выздоравливающих детей отпустили домой. Остались несколько человек с перитонитом в тяжелом состоянии. Врачи продолжили ходить на работу и круглосуточно принимать больных. Но детей привозили все меньше — по любому поводу, говорит Мартинцов, как раньше, родители уже не обращались.
“Не понимала, что мы поедем в огненное кольцо”
На пятый день войны у Елены Краминой началась паника: роды без врачей в селе, в деревенском доме не входили в ее планы. “Я начала всех своих напрягать, что меня надо везти в больницу. Не понимая того, что мы поедем в огненное кольцо. Я этого и представить не могла”.
Скорая за Краминой приехала 28 февраля — чуть ли не по блату, в бригаде работали знакомые семьи. Город был почти в окружении. “По таким вызовам уже никто не ездит”, — сказал водитель. Муж поехал с Еленой. Дочь осталась с бабушкой. Елену привезли в родильное отделение больницы №3 на проспекте Мира.
Супруги увидели, что сюда же везли беременных со всего города, и с окраин, и из сел. Женщины, у которых роды, как у Елены, планировались примерно через неделю, не хотели оставаться в домах под обстрелами. Многие приходили пешком. Кого-то везли на попутках.
В эту же больницу №3 приехали врачи с недоношенными младенцами и с детьми с онкологическими заболеваниями из перинатального центра Мариуполя на Металлургической улице. Опрошенные Би-би-си мариупольцы говорят, что его в первые числа марта заняли украинские военные — и всех пациентов с врачами срочно эвакуировали в больницу №3.
Родильное отделение больницы №3, по словам Краминой, быстро переполнилось. Не только предродовая палата, но и корпус педиатрии был забит роженицами. Елена говорит о восьми пациентках в палате, палат таких вспоминает минимум шесть.
“К перинатальному центру подкатывался фронт, — сказал в разговоре с Би-би-си начальник управления патрульной полиции Донецкой области Михаил Вершинин. — Не надо быть тупым, чтобы понять, что оттуда надо переселиться. Гражданских оттуда надо было эвакуировать, вплоть до того, что силой пришли и вытащили. Гражданские, конечно, не все это слушали. Понимаю, что врачи могут быть возмущены, потому что они полной картины не видят”.
В ВСУ Би-би-си ответили, что не могут сообщить расположение войск в это время: “Информация об организации, численности и дислокации подразделений Вооруженных сил Украины и других военных формирований относится к государственной тайне”. Би-би-си спросила и полк “Азов”, относившийся к Нацгвардии МВД на момент обороны Мариуполя, но ответа не получила.
“Город попал в кольцо, уже не выпускали”
2 марта, когда город уже второй день был окружен, в палате появилась 30-летняя Ирина Соловьева. Пару месяцев назад они с мужем купили новую четырехкомнатную квартиру. У младшего сына — ему зимой еще не было двух лет — появилась своя комната.
Муж Ирины, начальник одного из цехов на металлургическом комбинате “Азовсталь”, 14 февраля специально взял отпуск до 17 марта, чтобы побыть с семьей и помочь жене. Роды планировали в начале марта.
“Сначала нашего района пока это не касалось, — вспоминает муж Соловьевой Виталий. — Не думали мы, что так произойдет, поэтому остались. Да и выезжать было небезопасно, соседи пугали, что на улицах расстреливают”.
“Нам надо бежать! Надо уезжать срочно!” — вспоминает, как в первый день войны кричала в телефонную трубку бывшему мужу-полицейскому, 30-летняя медсестра роддома Татьяна. “А он мне, мол, Таня, включилось военное положение, город закрытый. Я говорю, в каком смысле закрытый? А он, мол, город закрыт, никого не выпускают”.
Слухи о том, что из города не выпускают, парализовали жителей. Начальник управления патрульной полиции Донецкой области Михаил Вершинин, который был в Мариуполе с начала войны, потом попал в плен, а осенью 2022 года вернулся в Украину, называет рассказы жителей об этом “полной ерундой”.
“Это просто не соответствует действительности. Выехать из города, — объясняет Вершинин, — можно было абсолютно спокойно до 28 февраля. Потом, когда город попал в кольцо, действительно уже не выпускали. Мы же не могли их отправлять неизвестно куда под обстрелы россиян, ведь никакой информации даже о временном прекращении огня не было”.
Работа в полиции, говорит Вершинин, приучила его к тому, что “гражданские видят только то, что хотят и что им кажется, а не то, что правда происходит”. Он вспоминает о 3 марта, когда по зеленому коридору пытались увезти мирных жителей от драмтеатра.
“Но с нами связались военные и сказали, что ехать нельзя, что они видят какую-то технику. Мы задержали колонну на 10 минут — и выяснилось, что по маршруту зеленого коридора в город собралась заезжать русская пехота. Это они так решили мирными прикрыться. И нам надо было бы выбирать: или уничтожать их вместе с колонной мирных жителей, или запускать русских военных в город. И мы тогда действительно не выпускали гражданских. Угадайте, сколько людей тогда сказали, что их насильно не выпускают из города? Правильно, 98%”.
Таких случаев были десятки, говорит полицейский. Та мартовская колонна так и не уехала. Люди выезжали сами на свой страх и риск.
Позже уехать было уже невозможно из-за подошедших к городу российских войск. “В то время мы, мирные люди, вообще не брались в учет ни с той, ни с другой стороны”, — говорит одна из беженок. “Вначале машины разворачивали, уехать было нельзя. Нас заблокировали две армии со всех сторон, велись жуткие обстрелы”, — утверждает беженка из Украины Екатерина Корнейчук, которая сейчас живет в Латвии.
Эвакуация гражданского населения Украины из Мариуполя осложнялась постоянными обстрелами города, ответили Би-би-си в управлении стратегических коммуникаций аппарата главнокомандующего ВСУ. Но правительство Украины “прилагало максимум усилий для организации гуманитарных коридоров”: “Удалось вывезти из Мариуполя примерно 75 тыс. человек”.
Би-би-си известны случаи, когда людям удавалось выехать из города даже до 9 марта.
Для выезда из Мариуполя было три пути на неоккупированные территории Украины: трасса на Запорожье, дорога на Бердянск и путь вдоль моря через село Мелекино. Когда и по какому из них было невозможно проехать, восстановить сложно.
Ситуация на фронте развивалась стремительно. Город быстро попал в окружение российских войск, Россия не прекращала наступление и срывала договоренности о гуманитарных коридорах и режиме тишины. Дороги минировали.
Организовать безопасную эвакуацию под ударами российских войск для ВСУ, вероятно, было малорешаемой задачей. Би-би-си запросила комментарий у ВСУ и ожидает ответа.
О том, как окружали Мариуполь, можно прочитать тут.
1 марта, когда в доме уже не было воды, электричества и газа, а город попал в окружение, сирены не утихали, и беременная Ирина Соловьева спустилась в подвал с другими членами семьи. 2 марта после близких обстрелов у женщины начал тянуть низ живота. Вызвали скорую — “которая тогда еще благополучно доехала”.
Из больницы Соловьева позвонила мужу Виталию, сказав, что добралась — это был последний ее звонок. Связь оборвалась. Ирина вспоминает, что роддом был еще целый, но дома вокруг уже горели: “Вокруг были боевые действия. Ракеты летали. Я стояла и смотрела в окно, как они летят”.
Ирина с Еленой стали соседками по палате.
“Света нет, генераторов не хватает, тяжелые дети лежат под кислородом по два часа”
Вместе с Соловьевой в родовое отделение больницы зашла неонатолог Валерия Архипова. Врач первой категории, она проработала в отделении патологий новорожденных и палате интенсивной терапии почти 14 лет. Начиная дежурство 2 марта, Архипова еще не знала, что не уйдет из роддома ни завтра, ни через месяц.
“После второго числа многие врачи не вышли на смену. Меня никто не сменил, прямым текстом сказали, что боятся и не придут, — вспоминает Архипова. — Из неонатологов мы остались вдвоем с молодой доктором, недавно вышедшей из ординатуры”.
“Там был трындец, — вспоминает первые дни марта одна из медсестер роддома. — На работу кто хочет, тот приходит, кто не хочет, тот не приходит. Света нет, генераторов не хватает, тяжелые дети лежат под кислородом по два часа с перерывом на два часа. Как их выхаживать, непонятно”.
Многие врачи покинули Мариуполь 24 февраля, пока еще было можно. Некоторые перестали ходить на смены, когда обстрелы усилились, подтверждают пациентки. Но были и те, кто решил работать до последнего. Елена и Ирина вспоминают медсестер, шагавших на дежурство под обстрелами. И заведующего родильным отделением Сергея Сверкунова: “Ему надо памятник ставить при жизни. Он до последнего был с нами, домой не ходил, по четверо суток принимал роды. Мы на него молились”.
2 марта в больнице, как и по всему городу, уже отключили электричество и воду. Как будто нарочно, смеются пациентки, в первую же ночь без света роды начались у 11 женщин. Их принимали со свечами в операционной — и дважды включали генератор, потому что нужно было сделать два кесарева. “Врачи такую работу проделали, я не верила глазам…” — говорит Елена.
Волонтеры привезли в больницу бочки с водой. Во дворе стоял запас кислорода для пациентов с осложнениями: 12 баллонов. Архипова, как могла, охраняла новорожденных. Тех, кому необходим был кислород, оставили в палате, остальных переложили на кровати в коридорах. Среди них было две двойни.
Во дворе больницы мужчины — в основном, будущие отцы, которым негде было ночевать в городе — развели костер, поставили на него кастрюлю в 50 литров — из нее брали чайниками воду. На том же костре варили крупы и мясо — их еще привозили спасатели.
Потом беременным перестали приносить и еду, и воду. Если кому-то из мужей удавалось достать воды, женщины ее не пили. Они делили поровну кипяток в термосе, чтобы обрабатывать швы после родов.
В подвал привезли много горожан из других районов: женщины, подростки, семьи. Беременные, узнав об этом, возмущались: “Нам, если что, спрятаться было некуда. Подвал уже битком был забит. Там была жесть, дети орали, темнота, антисанитария началась, один заболел — все заболели, беременным туда спускаться было нельзя, конечно, сразу бы все заразились”, — вспоминает Соловьева.
Обстрелы усиливались, танки ездили все ближе к больнице. Потом вокруг начали гореть дома, в родильном отделении вылетели первые стекла, вспоминает Архипова. Понять, кто и откуда стреляет, было невозможно, говорят все собеседники Би-би-си. 5 марта в пять утра снаряд разорвался прямо перед зданием роддома, вышибив двери и окна первого этажа.
Елене, приехавшей от матери из спокойного села, казалось, что все “грохочет слишком близко”, девушкам из “горячих районов” — что наоборот. “Я дергалась, подпрыгивала, а они махали рукой — да это далеко”. Но коленки были синие у всех беременных: при каждом сильном ударе они, по приказам врачей, выбегали в коридор и падали на пол на четвереньки.
“Это было как сафари. На мирных жителей”
Хирург Александр Мартинцов продолжал ходить в больницу пешком. Утром 6 марта он накормил лежачую жену и снова ушел на работу. Рассказывает, как увидел заполненный горожанами проспект, “как на демонстрации”, только у каждого вместо флага — фляга для воды. Это мариупольцы вышли на улицу в поисках воды.
Дорогу до больницы Мартинцов срезал дворами — большими, на семь девятиэтажных домов. Там он обнаружил сотни людей, сидящих у костров. Они варили каши и супы: газ и электричество тоже уже отключили. “Настроение у всех было спокойное, даже немного веселое, ну там где-то бухает далеко — и ладно, мы еще не воспринимали это всерьез”.
Но у входа в отделение хирург увидел очередь из скорых — “у нас такого никогда не было”, — а внутри шли уже три операции. “Срочно в операционную, очень много раненых”, — встретили его медсестры. Это начался обстрел Центрального района Мариуполя.
К вечеру многих из тех, кого Александр видел с флягами и у костров, он встретил уже в своем отделении хирургии — на каталках скорой помощи.
По словам хирурга, 6 марта российская армия впервые забросала минами эти дворы и улицы, где люди искали воду и готовили кашу. “Это было как сафари. Как на охоте, понимаете. Вышел-то весь район на улицу. Люди просто не успели сообразить, что случилось”.
Из операционной Мартинцов вышел первый раз ночью — на пару часов. В таком темпе он оперировал три дня. “Три дня людям было дано, чтобы они поняли, что их убивают. Что скрывать, у нас же много было народу, который России симпатизировал. Они говорили, да вот это же Россия, она не может так сделать, все нормально будет. Постреляют и уйдут. И только через три дня массового расстрела до людей дошло, что их убивают — и они начали прятаться”.
Кровь быстро пропитывала больничное постельное белье. Стирать было негде. Санитарок спасли кладовщики железной дороги: привезли медикам запасы льняных простыней и наволочек из спальных вагонов — поездам, которые уже не ходили, они были ни к чему.
Когда горожане попрятались по подвалам, поток раненых уменьшился. Но все равно следующие 10 дней Александр круглосуточно отрезал руки, ноги, зашивал кишки и брюшные полости, стягивал грудные клетки. Только людей с осколками в голове он отправлял в областную больницу — там под обстрелами работали нейрохирурги.
“Тишина была страшнее всего”
“После обстрелов шестого числа развеялись все надежды, что обойдется. И мы поняли, что все будет жестко”, — говорит неонатолог Архипова. В это время, по словам Елены и Ирины, они увидели, как во двор онкологического диспансера, который располагался в двухстах метрах от родильного отделения и отделения детской хирургии, начали приезжать танки, а в здании появились украинские военные. (На спутниковых снимках тех дней Би-би-си не смогла увидеть танки.)
“Мы поняли, что, наверное, нам будет капэц”. Позже военные врачи рассказывали журналистам, что в эти дни в военном госпитале кончились койки для раненых и новых пациентов с линии фронта повезли в наспех оборудованный онкологический корпус.
“У нас корпус был буквой П. Мы в одном крыле, а они с другого бока начали рыть окопы”, — говорит Ирина Соловьева. Ее слова подтверждают два других собеседника Би-би-си. На спутниковых снимках от 9 марта окопы не видны.
Она выходила из палаты три раза и смотрела в окно. “Я видела, что наши военные тiкали — их выживали, зажимали прилетами. Они отстреливались, и все здания перед роддомом были сгоревшие и разрушенные. Прятаться там уже было негде”.
Неонатолог Архипова на вопрос о военных на территории больницы вздыхает: “Я могу не отвечать?” Хирург Мартинцов говорит, что с начала марта в онкодиспансере стоял военный госпиталь, но “его быстро свернули”.
“Не могли пациенты роддома видеть там бригады военных. Потому что их там не было, — уверен начальник полиции Вершинин. — Там было отделение, в уголке, где оказывали помощь раненым военным. А ваши информаторы как будто сговорились, как очернить ВСУ в городе. Есть вещи, которые в Мариуполе происходили, за которые мне больно, но это не те, что вам рассказали”.
На вопросы Би-би-си в Генштабе ВСУ ответили, что не могут сообщить, были ли на территории больницы №3 украинские военные: “Информация, характеризующая, в частности, организацию, численность и дислокацию подразделений Вооруженных сил Украины и других военных формирований, относится к государственной тайне”. Но подчеркнули, что, “в отличие от представителей вооруженных сил страны-агрессора, они не квартируются в действующих лечебных учреждениях, чтобы не подвергать опасности гражданское население”.
О том, что обе стороны после нападения России на Украину занимали гражданские объекты, говорилось в докладе ООН: “Управление Верховного комиссара ООН по правам человека обеспокоено тем, что в ходе боевых действий как Вооруженные силы Российской Федерации и связанные с ними вооруженные группы, так и Вооруженные силы Украины занимали позиции либо в жилых районах, либо вблизи гражданских объектов, откуда они осуществляли военные операции, не принимая никаких мер для защиты присутствующих гражданских лиц, как того требует пункт 16 международного гуманитарного права”.
7 марта около десяти вечера Елена Крамина родила мальчика — в палате при свече. Ребенка принял заведующий отделением Сверкунов. “Положили в холодную родовую палату. Десять одеял сверху, шевелиться нельзя, все болит”, — вспоминает женщина.
В этот день в семи палатах, где лежали уже родившие, окна заложили старыми матрасами и закрыли одеялами. В правой части корпуса, где были еще беременные, женщины сами заклеили окна скотчем — другой защиты не было.
8 марта выпал снег, похолодало, и весь день стояла тишина. Елена радовалась: “Мы решили, что закончилось все, что нормально приедем домой. Ведь была тишина”.
Ирина Соловьева, родившая в половине второго ночи, наоборот, беспокоилась. “Знаете, как было страшно рожать? Я лежала на операционном столе и молилась. Потому что тишина — это для меня было страшнее всего. Потому что мы привыкли, что бахало”.
“Мы не поняли. Нет, мы поняли — что нам конец”
На следующий день, 9 марта, около 15.00 неонатолог Архипова стояла в палате интенсивной терапии — вместе с медсестрой проверяли двойню мальчиков. Один был раздет до памперса — его взвешивали. В прозрачном кувезе лежал младенец с трубками в носу, рядом стояла его мать. В палате шумел кислородный компрессор, его было хорошо слышно, потому что на улице было по-прежнему непривычно тихо — как вчера, вспоминает врач.
И вдруг раздался взрыв.
“Дальше все, как в замедленной съемке фильма. Ничего не было слышно, только видишь, что летят на тебя шкафы и целая стена. Папа двойни меня рукой обхватывает, и мы с ним падаем на землю. Я на полу открываю глаза и снова ничего не слышу”.
“Я начала подниматься, поворачиваю голову — а малыш из двойни лежит на полу в одном памперсе. Я его поднимаю с пола, под халат прячу. Остальные пытаются подняться”.
По словам Архиповой, было два взрыва, один за другим. Второй даже показался ей сильнее: это сдетонировали те самые 12 баллонов с кислородом, которые стояли во дворе: “Они взлетели на воздух, их нахер разнесло просто в молекулы”.
Одну из медсестер придавило шкафом. В коридоре матерей с детьми завалило обломками гипсокартонных стен и потолка.
Крамина сидела на кровати с ребенком в руках — а через секунду открыла глаза, уже лежа под кроватью. “Ребенок подо мной, вокруг все гремит, я от страха начинаю лезть глубже под кровать, а потом понимаю, что надо наоборот — вылезать. Пячусь, а на мне рама оконная лежит. Я высвободилась и побежала вниз. Чудом оказались [только] подраны коленки — и всё. Завотделением Сергей Петрович вел нас вниз”.
Елена увидела, как из родового бокса выходит девушка в больничной хлопчатобумажной накидке — с каменным лицом и ребенком в руках. Она родила десять минут назад, и ей зашивали разрывы влагалища, когда раздался взрыв.
Ирина Соловьева в момент взрыва стояла у люльки. Ее спас матрас, закрывавший окно. “Я упала, осколки в меня попали, до сих пор шрамы есть, спина, руки, лицо. Палата была как скомканная после удара. Честно, я даже не плакала, у меня настолько был шок, что я просто ничего не поняла. Волна была сильная, взрыв меня как следует отбросил, но я силы собрала, и в голове одна мысль: “Милана”.
Схватив дочь, она босиком, в одном халате побежала на улицу. Стоял мороз, восемь градусов.
“Нам крикнули: спускайтесь в подвал! — вспоминает неонатолог Архипова. — Мы схватили детей, кувезы, пошли туда, а там около 300 человек — людей, детей, их свозили со всего города туда. Дышать было нечем, сидеть негде, повернуться нельзя. Потом мы услышали, как военные начали в рупор кричать: поднимайтесь все наверх. Мы побежали”.
В коридорах и на лестницах метались женщины с детьми и беременные. “Они там сильно повредились, — говорит Ирина о еще не родивших. — Я увидела, девочки все закровавленные, потому что в их палатах не было никакой защиты и укрытия. Одной девочке, Вере, 35 лет, отрубило три пальца. Другой, ей вообще 19 лет, ей в голову попало, у нее все лицо залитое кровью было. Другой осколок попал в живот, в левую сторону. Это стекло ей разрезало брюхо. Попало в малыша и в нее”. Эта женщина скончается через несколько суток в областной больнице после ряда попыток хирургов справиться с тяжелым ранением. Она станет единственной погибшей девятого числа пациенткой роддома. Беременная накануне заняла кровать Елены Краминой, откуда та 12 часов назад отправилась рожать.
“Родила прямо на носилках”
В отделении хирурга Мартинцова к обеду 9 марта закончились сразу пять операций. Обычно одновременно могли проводить только две, но теперь врачи собрали из подручных средств третий раскладной стол, в коридор выставили каталку и рядом на пол положили носилки — на них тоже резали. Так получалось проводить пять операций сразу.
Была редкая минута затишья — и бригада травматологов, хирургов и анестезиологов собралась в предбаннике перекинуться словом. Ждали, пока приготовят операционную. То есть ждали, когда единственная продолжавшая работать в хирургическом корпусе санитарка с ведром воды протрет на залитом кровью полу узкую дорожку для прохода врача. Речь о том, чтобы вымыть всю операционную, не шла: крови было столько, что хирурги не могли пройти к операционному столу, не поскользнувшись на белом кафеле, залитом алым. “Там же по щиколотку было, пол, стены, столы, все залито”, — говорит Мартинцов.
“Стоим — и вдруг страшный взрыв. Мы не поняли. Нет, мы поняли — что нам конец. Такой взрыв был… пол поднялся. Потолок опустился нам на голову. Слава богу, потом оказалось, что это подвесной потолок. А мы упали и ждем — когда ж плита упадет”.
Врачи подумали, что попало прямо в их хирургический корпус — он находится в двухстах метрах от родильного отделения. Но потом прибежали сотрудники оттуда, крича, что на них бомбу сбросили.
“Ну мы не можем бросить операционную — пошли готовиться к приему раненых”. Нескольких женщин в тяжелом состоянии увезли в областную больницу. Других отправили в отделение Мартинцова. Одна женщина родила прямо на носилках, через 20 минут после взрыва, пока ее несли на операцию. И мать, и ребенок выжили.
Александр оперировал двух других беременных — у одной “огромная дыра” на левой голени, ей ввели обезболивающие и занимались раной прямо на полу. Вторую под наркозом зашивали в операционной.
“Она, наверное, будет гордиться, что ее мама так выжила”
У выхода из роддома украинские военные распределяли врачей и пациенток по машинам. Елену Крамину и роженицу с разрывами увезли в больницу №17. “Нам кинули матрасы в коридорах. Света не было. Здание больницы было на первой линии — там шли бои, и врачи возмущались, зачем нас с детьми привезли в такое месиво”.
Ирину Соловьеву отвезли дальше — в военный госпиталь в здании бывшей больницы №5 на территории военной части. “Четыре этажа битком набитые ранеными военными. И обычные люди прятались там, потому что вокруг падали ракеты и разбивали дома. Я в истерике просила, чтобы нас отвезли домой, мы были в 20 минутах от дома. А над больницей летал истребитель, и я думала, что сейчас я второй раз попаду в тот же ад”.
Во дворе этой больницы стояла пушка, и когда прилетали снаряды российских войск, стреляла в ответ, говорит Соловьева. Би-би-си, изучив спутниковые снимки, не смогла ни подтвердить, ни опровергнуть эти слова.
“И в это же время еще привезли людей из-под рухнувшей девятиэтажки, я видела, как покалеченных заводили. Там все в крови, антисанитария, взрывы эти кругом — и я с малышом”. Ирина переночевала на матрасах в коридоре. “Весь следующий день я плакала и сказала, я сама пойду отсюда, если меня не отвезут. Еще я постоянно прикладывала ее к груди, я поставила себе цель, что молоко у меня будет”.
Соловьеву отвезли к ее дому. Во дворе она увидела мать — и тут из подвала вышли муж с сыном. Ирина поднялась в квартиру и рухнула на пол. Только сейчас она заметила, что провела двое суток босиком.
— Будете рассказывать дочери, как она родилась?
— Ой, я не знаю. Она, наверное, будет гордиться, что ее мама так выжила… Честно, я вот переживаю, ну как я могла документы там оставить? Паспорт, памперсы, телефон, деньги… Я как упала, из тапок вылетела и бежала по стеклу и по земле, не до этого было… Я до сих пор не верю, что все это со мной было.
“Чего лежите тогда, давай вставай работать”
Помогала спасать пациентов и заведующая отделением неонатологии Ольга Фоменко. С начала войны она каждый день ходила на работу из подвала соседнего дома — ее квартира к этому времени уже сгорела.
Заведующая работала в роддоме больше 30 лет и была человеком железной воли, вспоминают врачи. Когда после взрыва на медсестер упала гипсокартонная стенка, заведующую тоже чем-то привалило, а через минуты после она уже уточняла:
— Все нормально?
— Да, нормально.
— Чего лежите тогда, давай вставай работать.
Фоменко выжила во время взрыва, помогла и распределила всех пациенток по другим больницам, вернулась в подвал своего девятиэтажного дома к мужу — и у нее остановилось сердце.
До последнего в роддоме работала санитаркой Татьяна Левина. Беременные запомнили ее, потому что даже после отключения электричества, когда воду в первую очередь распределяли родившим (чтобы сохранить молоко), Татьяна помнила о беременных и приносила им в палаты кипяток для чая. В роддоме лежала ее беременная крестница. “Когда роддом разбили, она была на смене. Они обе спаслись”, — говорит Елена. Но уже 12 марта у дома Левина с крестницей попали под обстрел. Санитарка закрыла собой беременную. Девушке перебило ноги, ребенок остался жив, а 41-летнюю Левину “собирали хоронить по кускам”.
Позже, летом, эксперты ОБСЕ и Управление Верховного комиссара ООН по правам человека придут к выводу, что авиаудар по больнице №3 умышленно нанесли российские войска, и признают произошедшее военным преступлением. Российское Минобороны до сих пор не взяло на себя ответственность за тот обстрел, несколько раз попытавшись доказать через телесюжеты, чтобы его вовсе не было. “Я думаю, что они тупо перепутали перинатальный центр, откуда всех гражданских эвакуировали, чтобы там могли встать военные, и за***ли по нам”, — считает Соловьева.
“Опять босиком”
Утром 10 марта муж Елены Краминой, как обычно, пришел к ней из квартиры своей тетки неподалеку, где ночевал. Но вместо роддома он увидел руины. Ни одной роженицы не было. Станислав стал бегать по территории и кричать. Из отделения хирургии вышла неонатолог Архипова и посоветовала искать жену в других больницах.
Елену он нашел, обойдя десятую по счету палату с ранеными в больнице №17. Она сидела босиком, как Ирина. “Какая там обувь…”
Они дошли до квартиры тетки. Елена первый раз за сколько недель прилегла на домашний диван. Только закрыла глаза — и рядом с домом взорвался снаряд. “Стекла с окон, шкаф-купе — все разорвалось на куски и посыпалось на нас с ребенком. Мы в подвал… Опять босиком…”
Внизу у ребенка поднялась температура — до 39С. Семье снова повезло: в подвале прятались от обстрелов врачи, они сделали ребенку укол. А на следующий день снаряд прилетел в сам дом: “Пока мы были в подвале. Пять этажей сложились как бумажные”. Осталась дырка — через нее Елена с мужем и новорожденным выкарабкались и побежали к дому другой тетки — через весь город, в сумерках, на этот раз в чужих сапогах. Еще неделю сидели у тетки дома и не могли уехать — слева и справа все горело. Все это время Елена кормила грудью.
Архипова с коллегой-неонатологом остались в больнице. Они взяли детей и перенесли их в хирургический корпус. Оказались там и трое “тяжелых младенцев на аппаратах из перинатального центра”, с ними была заведующая перинатального центра. “Никакой эвакуации нам не предлагали, гуманитарных коридоров не было. Сами из Мариуполя мы уехать не могли. Мы были мясом”, — говорит Архипова.
По данным ВСУ и международных наблюдателей, Украина несколько раз пыталась договориться с Россией об открытии гуманитарных коридоров, чтобы вывезти горожан. Но каждый раз это не удавалось — российская армия либо возобновляла обстрелы, либо вообще их не прекращала.
Все это время российская армия, по словам очевидцев, использовала “тактику выжженной земли”. “Нас сравнивали под ноль. В первую очередь минометы, ГРАДы, артиллерия. Массированные обстрелы — а потом уже танки по земле”, — говорят выжившие в больнице.
“У нас такого никогда не было, только теория в институте”
10 марта хирург Мартинцов ходил вдоль разбитого роддома: “Работать там было невозможно”, — заключил он. Врач забрал оставшиеся обезболивающие и другие медикаменты. Удалось разжиться и в онкодиспансере: “Военные, когда уходили, ничего с собой не взяли, у них свое хорошее снабжение”. Хирурги забрали оттуда дорогие обезболивающие, готовый перевязочный материал, стерильные салфетки, без которых невозможны операции в брюшной полости.
Мартинцов вспоминает, как приходилось приспосабливаться. “Мы же детские. Никогда не работали со взрослыми. Мы очень хорошие детские хирурги — единственные в Мариуполе. А тут поступают раненые… Понимаете, я могу прооперировать новорожденного — там три килограмма тела. А тут тетя или дядя в 120 килограмм, там подкожный слой жира для меня невообразимый. Но масштаб лучше, мне даже понравилось. На маленьких все надо делать с микроскопической тщательностью, а взрослый дядя или тетя — там у меня есть пространство для маневра!”
“Но ведь это военная травма. У нас такого никогда не было, только теория в институте. И мы первые часы просто осваивались… понимаете, осколок внутри… У нас такого не было… В животе может быть маленькие отверстие, а внутри этот осколок все разворотил, меньше четырех дыр в кишечнике никогда не было… И их надо найти — а это ревизия всех органов…”
Детей к хирургам тоже привозили. Мартинцов помнит семилетнюю девочку, у которой удалил осколок из ноги. Выжила. Но идти домой сама не могла. Поэтому родители посадили ее на стульчик и на нем под обстрелами быстро унесли домой. Помнит, как привезли труп 12-летней девочки — она погибла сразу после завала дома. Ее мать умерла по пути в больницу. А вез обеих отец и муж. Помнит, как привезли двух мальчиков младше трех лет — они сидели на улице рядом с мертвой матерью, замерзли и не понимали, почему мама не поднимается. Помнит пятилетнюю девочку, которую родители привезли уже в агонии — ее накрыло взрывной волной, и она ударилась головой. Умерла. Помнит 15-летнего подростка, который вышел из деревенского дома — а во двор прилетела мина, и он, падая, сильно ударился головой. Умер.
Его положили к горе трупов, которая росла у центрального входа. На улице было около 40 смерзшихся тел. Мальчик пролежал там три дня, пока родители придумали, как его похоронить — забрали и закопали во дворе собственного дома.
“Других воспоминаний нет. Там только чернота и взрывы”
Неонатолог Архипова осталась жить в хирургическом отделении. Делала операции, помогала раненым беременным. Врачей там уже становилось все меньше. Кто-то нашел дорогу вдоль моря через Мелекино, чтобы вывезти семью. Кто-то решил, что больше не может работать. Кто-то просто уходил и не возвращался — и Мартинцов с коллегами гадали, убило его по дороге или нет.
К середине марта в корпусе оставались, по словам Архиповой, детский травматолог, детский хирург (им был как раз Мартинцов), гинеколог, два неонатолога, врач из перинатального центра. Были пять медсестер и два анестезиолога. И всё.
— В хирургию везли раненых потоком, но роддом прекратил работу, почему вы оставались?
— Во-первых, кому дети, кроме нас, там нужны? Там были брошенные дети без родителей. Их не забрали из патологии, не бросим же мы их там умирать.
Ели врачи по тарелке овсяной каши в день, варили ее на костре у входа. “Я с детства овсянку не ел, ну вообще не нравилась. А сейчас для меня вкуснее каши нет”, — говорит заведующий хирургическим отделением. Как-то раз прямо в огонь для каши прилетел “Град”. Разбежались. Каждый час боялись, что снова прилетит снаряд.
Оперируя месяц под обстрелами, врачи выработали свои правила:
Верь внутреннему голосу. Александра мужской голос предупредил о следующей мине, попавшей ровно в кушетку, на которой он прилег, за 3 минуты до ее прилета. “Значит, пока я уходил в коридор из ординаторской, она уже летела…” Я потом посмотрел на лежанку — там три дырки осталось, как раз в голову, грудь и живот. Я еще подумал — успели бы оперировать? А потом вспомнил, что я ведь один хирург-то остался”...
Не закрывай глаза. “Я только потом, когда было время, начал сидеть, вспоминать. А там ведь как было? Если закрыл глаза, то перед глазами все черного цвета и взрываются мины. Там других воспоминаний нет. Там только чернота и взрывы. Поэтому я старался глаза не закрывать”.
Свою мину ты не услышишь. Твоя будет следующая.
“Не скажешь тому, кто кричит, что он в очереди двадцатый”
Обстрелы усиливались, и Архипова спустилась в подвал с детьми. Говорит, что там один недоношенный ребенок из перинатального центра умер — замерз, и у него кончился кислород.
— Как вы справились?
— Ну, я к психологу не хожу. Скажу так — это никогда не забудется, это всегда будет внутри, но с этим надо научиться жить. То, что мы там пережили — все остальное кажется пылью. И… блин, даже не знаю, как это сказать. Ладно. Знаете, что самое страшное было? Слышали, что такое военная или полицейская сортировка?
— Во время пандемии узнала. Врач должен решить, кого он попробует спасти, а кого оставит умирать.
— Да. Только вот мы должны были делать это с новорожденными детьми. Застрелиться хочется. Умерли трое. Мы понимали, что ничего не можем сделать. В нормальной жизни мы бы их спасли.
Мартинцов тоже до войны никогда не сталкивался с сортировкой. “Мы слышали об этом теоретически… А тут нас загрузили ранеными… Все на полу лежат… И вот доктор идет по коридору, смотрит — а они же лежат раненые и смотрят тебе в глаза… Те, кто без сознания — они лежат тихо. Ничем помочь себе не могут. А другой лежит орет. И, конечно, доктор сначала реагировал на тех, кто сильнее кричит…”
Кого брать в первую очередь? “Ну ты же не скажешь тому, кто так кричит, что он в очереди двадцатый, он от шока тут же умрет. От шока многие умирали прямо на месте, буквально от ужаса, хотя травмы были совместимы с жизнью. Так вот он лежит и орет. А по законам военного времени мы должны в первую очередь брать тех, кто без сознания. У врача несколько минут, чтобы выбрать больного и забрать в операционную”.
По закону сортировки, в войну и пандемию врачи должны оставлять тех, кого с большей вероятностью не могут спасти — и заниматься теми, у кого есть шанс выжить. “Я знал об этом законе. Но мы ж все-таки детские хирурги… И я не мог через себя переступать”.
Мартинцов занимался только сложными операциями, а вместе с ранениями средней тяжести выходило, по его словам, около 70-80 пациентов в сутки, были дни, когда хирурги помогали сотне людей за день.
Каждый день завотделением под обстрелами выскакивал проведать и накормить жену — она лежала в квартире. Бегал зигзагами вдоль стен, прятался от мин за бетонными плитами. Но 20 марта он подошел к дому и увидел, что все девять этажей горят, а трех посередине вовсе нет. Он развернулся и ушел в больницу. Больше он дома не бывал. Как именно погибла его жена, он не знает, старается об этом не думать.
Через несколько дней, когда из больницы уходили украинские военные, они забрали у врачей один генератор, утверждает Архипова. Заряда второго оставалось на пару суток. К тому времени врачи восьмой день подряд съедали по одному печенью и выпивали по полстакана воды. Воду экономили, чтобы было чем разводить молочную смесь — ее запас был в роддоме. Одного младенца носили раненой роженице — у нее не двигались ноги, она не могла вставать, но кормила грудью.
“Чуть в драку не полезли наши медсестры”
23 марта в больницу пришел батальон ДНР. “Ну, пришли хозяевá, понимаете, наглые, вразвалку, — рассказывает Мартинцов. — Зашли на первый этаж, где лежали раненые. Хирурги в это время куда-то отошли, и там оставались две медсестры. Обычно спокойные женщины в возрасте. Но наши больные этим медсестрам уже как дети родные были, так они их выхаживали круглосуточно, без отдыха. И нервная система у сестер, конечно, была на последнем издыхании”.
“И вот когда дээнэровцы туда заявились — им там от возмущения такое устроили, в пух и прах их разругали, чуть в драку не полезли наши медсестры… в общем, дээнэровцы оттуда ушли и больше не совались. И больше не заходили”.
На втором этаже Мартинцов был один, и военные почувствовали себя свободно.
Первое, что они сделали — пошли обыскивать палаты и ящики с лекарствами.
“Я знал, что они искали — наркотики и психотропные. По человеку же видно, как он читает надписи на упаковке и что ему надо. Они были опытные наркоманы. Они повскрывали все сейфы, вывернули все дверцы, рыли все вместе”. Но ничего не нашли — хирурги спрятали препараты.
“Зато один забрал новый принтер — так обидно было, мы его за свой счет в больницу покупали. И тут вижу, такой низкий пузатый, ему форма длинная, болтается по колено, тащит под мышкой наш принтер. Не знаю, зачем ему на войне принтер…”
В хирургическом корпусе отряд ДНР устроил себе штаб.
Один из помощников комбата сразу напился: “Победу, видать, праздновал”. Поднял автомат и “потребовал бабу”. Но, по словам Мартинцова, он уже плохо соображал. Хирурги спрятали всех женщин в подвале и встали охранять.
Пришли военные — урезонить сослуживца. “Они начали его гонять, но он, видимо, понял, что его щас свои будут бить, и убежал куда-то на улицу в темноту. Дээнэровцы бегали его искали — пропал. А это ж линия фронта уже была, решили до утра подождать. А утром его нашли в носилках для переноса тела рядом с той самой горой трупов у центрального входа. Он улегся на эти носилки и проспал там всю морозную ночь, не замерзнув — представляете, сколько в нем было алкоголя? А когда на рассвете его нашел их часовой, этот замкомбата ему наплел, что столкнулся с украинцами-разведчиками и лег в засаду их выслеживать”. На следующий день, говорит хирург, этого военного отправили похмеляться на передовую.
“У нас тут дети умирают, что делать?”
Неонатолог Архипова вспоминает, как 23 марта в подвал, где она сидела с младенцами, пришли какие-то мужчины и молча его обыскали. Украинских военных на территории больницы уже не было, говорит врач.
“Мы им сказали — у нас тут дети умирают, что делать?” Через два дня им предложили эвакуацию. Выглядела она так: “Если хотите, на свой страх и риск можно перебежать на другую улицу. Там может быть транспорт. Советуем бежать, потому что дальше только хуже будет”.
Врачи собрали детей и под бомбежками добежали до частного сектора, где стоял автобус. Раненая мать одного из младенцев осталась в хирургическом корпусе — как нетранспортабельная.
Медиков и детей привезли в поселок в 20 километрах от Донецка. Их накормили, новорожденных забрали в донецкую городскую больницу, позже туда привезли оставшуюся в Мариуполе роженицу. Заведующая местным педиатрическим отделением забрала врачей к себе домой. Оттуда врачи разъехались кто куда.
Архипова поехала к родственникам на Волгу.
Как и многие эвакуированные в Россию мариупольцы, она думает об обвинениях в коллаборационизме и о том, что будет, если она вернется на территорию Украины. Украинские чиновники говорят, что не планируют никаких мер по отношению к уехавшим через российскую границу жителям, но многие говорившие с Би-би-си мариупольцы все равно убеждены, что они в опасности.
Минздрав Украины заявлял, что выезд медика в Россию или его работа в больницах на оккупированной территории не подпадают под определение коллаборационизма.
“Наши проукраинские медики пусть работают и оказывают медицинскую помощь. Возможно, возникнут какие-то вещи, которые они будут вынуждены делать, потому что это вопрос их выживания. Это не сотрудничество — это выживание”, — пояснял министр здравоохранения Виктор Ляшко.
Архипова отказывается обвинять в трагедии Мариуполя только одно из воюющих государств. Чего в этой позиции больше — искренней веры врача или последствий оккупации, сказать трудно.
— Обратно собираетесь возвращаться?
— На территорию Украины или в Мариуполь?
— Если это будет территория РФ, вы останетесь там жить?
— Да.
— А если Украины?
— А вы в это верите? И тогда мне нельзя возвращаться, меня посадят — дадут 12 лет. Ведь я медик, военнообязанная, и покинула страну, выехав на территорию РФ. (По данным Би-би-си, Архипова ошибается: по законам Украины, выезд медика в Россию, как и в любую другую страну в поисках безопасности, ничем не карается). А мариупольцев не пускали выезжать из города по-другому. Нам в больницу привозили расстрелянные семьи, раненых детей, которые пытались выехать.
— А на россиян есть злость?
— Ну, мне ничего плохого никто из них не сделал.
— А роддом кто бомбил?
— Понятия не имею. Я там сидела месяц, никому не нужная, а теперь я нацпредатель. А в Мариуполе на работу уже зовут.
Летом Архипова подтвердила свой медицинский диплом в России, сдав экзамены на отлично.
“Я ненавижу политику! Но не людей”
Почти все, кто говорил с Би-би-си для этой статьи, уехали из Мариуполя. Вернулся только один человек. Все они говорят о больнице №3 и вспоминают ее историю по-разному — в зависимости от того, когда и как они покинули город и с чем столкнулись после отъезда. Для одних война — это боль прошлого, которое они стараются стереть из памяти. Для других война стала повседневностью, в которой они пытаются выжить.
Елена Крамина с семьей уехала через самопровозглашенную ДНР и Россию в Финляндию. Возвращаться они не собираются — ни друзей, ни работы в Мариуполе у них не осталось. “А на украинских территориях мы боялись снова попасть под обстрелы и, конечно, боялись мобилизации. Я люблю Украину, но не настолько, чтобы лишать своих детей отца. Наверное, мы не патриоты…” — говорит беженка.
Оставшихся в России родственников и друзей Елена по-прежнему называет родственниками и друзьями. “Я ненавижу эту войну! Я ненавижу политику! Но не людей. Но я против “русского мира” и, как бы там ни было, это Россия — страна-агрессор. И за всем этим стоит политика, власть и деньги. А страдают обычные люди”.
Ирина Соловьева с мужем и детьми добрались до Краснодара и там остались. Сначала вынужденно — у новорожденной дочери не было никаких документов, кроме бирки из роддома на ноге. Получение свидетельства о рождении через суд в Киеве заняло несколько месяцев. Старшего — двухлетнего сына — Соловьевы лечат до сих пор. Под обстрелами он перестал говорить и до сих пор по ночам просыпается больше десяти раз с криком “Не надо!” и рыдает. Все накопления семьи сгорели в Мариуполе. Российское гражданство они получать не будут, но к осени 2022 года оформили вид на жительство. О возвращении на территорию Украины не думают:
“Они людей, которые выехали с Мариуполя и остались живы, предателями родины называют. Это же тоже ненормально”. В их словах слышно эхо российских ток-шоу и новостных программ. На интервью Соловьевы согласились с большим трудом, до этого никому никогда не рассказывали свою историю.
Совпадают с историями российской пропаганды и слова одной из медсестер роддома Александры. Она выехала в Россию и осталась жить у родственников во Владимире.
— Я понимаю, что в России язык вам понятный и документы получить проще. Но ведь Россия вас бомбила. Есть это ощущение — что вы приехали жить в страну, которая вас бомбила?
— У меня нет этих мыслей. Мое мнение — хороши и те, и те. У одних был приказ любым способом взять, и они город уничтожали, а у других был прикол, что они не брали нас в расчет. Я же видела все эти пушки во дворах жилых домов.
Она уже получила российский паспорт и работает в одной из сетевых медицинских лабораторий.
“Эта страна убила больше ста тысяч в нашем городе”
Доктор Мартинцов оставался в Мариуполе дольше всех. К середине апреля 2022 года в хирургическом отделении больницы №3 из десятков врачей осталось двое — он и его напарник-травматолог. У обоих сгорели квартиры и не было семей.
“Мы для себя сразу решили, что до последнего раненого не уходим. Да и ехать было не с чем — мы как вышли на работу, в том и остались. В карманах на двоих было 700 гривен. Куда идти? Пешком до Запорожья? И одежды нету”.
Все это время дочь Мартинцова, живущая в Киеве, искала пути, как забрать отца из Мариуполя. В конце концов удалось договориться с людьми из Донецка — и 17 апреля за ним приехали. В корпусе больницы уже не было ни одного пациента. По маршруту Донецк — Россия — Латвия — Литва — Польша — Киев хирург попал к дочери. И для него война с Россией в самом разгаре, она не закончена и не канула в прошлое.
Его напарник остался в Мариуполе. В последнюю минуту тот врач сказал: “Квартиру мою сожгли, машина пропала, денег нет ни гривны, у меня родственника на той стороне нету, мне просто некуда ехать”. И не поехал. Напарник жив, связь с ним есть, но Александр не пишет ему, опасаясь за его безопасность, и недоумевает, почему тот продолжает работать. “И главврач больницы работает. Много кто там остался. Ну как их называть? Коллаборанты? Это есть, конечно”.
Детский хирург Мартинцов по-русски теперь не говорит. Русских называет исключительно “русней”, к живущим в России относится как к “зомбированному народу”, а к самой России — как к стране-террористу. “С 1992 года это был агрессивный сосед, который хочет забрать наши территории. Эта война началась бы раньше, Чечня помешала. С 2014 года Россия — это враг, который напал на мою родину и начал войну. Это я видел собственными глазами. И после 24 февраля [2022 года] — это страна, которая целенаправленно убивала мирное население, убила больше ста тысяч в нашем городе и потом сожгла его полностью. Вот что такое теперь Россия”.
К сентябрю 2022 года из почти полумиллионного населения в Мариуполе осталось, по оценке бывшего мэра города, около 120 тысяч человек. 150 тысяч мариупольцев эвакуировали на подконтрольную Украине территорию. Еще 150, говорит чиновник, уехали в Россию и другие страны. По оценкам врачей, под бомбежками в Мариуполе погибли около 95 тысяч человек.
Педиатрический корпус и родильное отделение больницы №3 в Мариуполе сейчас стоят в строительных лесах. Их ремонтируют и приезжие работники, и нанятые российскими чиновниками коренные мариупольцы. Оккупационные власти расчистили разбомбленную территорию и строят там новые здания. Яму от снаряда, разорвавшегося 9 марта между родильным отделением и онкологическим центром, засыпали землей.
Иллюстрации: отдел дизайна Русской службы Би-би-си
(c) Укррудпром — новости металлургии: цветная металлургия, черная металлургия, металлургия Украины
При цитировании и использовании материалов ссылка на www.ukrrudprom.ua обязательна. Перепечатка, копирование или воспроизведение информации, содержащей ссылку на агентства "Iнтерфакс-Україна", "Українськi Новини" в каком-либо виде строго запрещены
