“Режимы на грани падения, сталкиваясь с критикой, часто впадают в крайность”

Почему многие из нас готовы поступиться своими правами в обмен на процветание и безопасность, часто иллюзорные? Возможен ли свободный рынок без демократии, а демократия — без свободы? Кампфнер, более двадцати лет проработавший в СССР и России и изучивший политический опыт Сингапура, Китая, Италии, США и других стран, пытается ответить на эти вопросы. Slon публикует 10 фрагментов книги. 

Эта книга — не о тираниях, в которых правят страх и насилие, в которых дети и родители доносят друг на друга, государство является однозначным злом, а об общественном согласии и говорить не приходится. Эта книга — не о Зимбабве, Северной Корее или Мьянме. В этих странах не существует Пакта между правительством и народом, а есть только инстинкт выживания. Вместо этого в ходе своего годичного путешествия я сосредоточился на странах, которые, независимо от политического режима, приняли условия глобализации.

В этих странах зарождается современная форма авторитаризма, совершенно отличная от советского коммунизма, маоизма или фашизма. Она обеспечивает толику благополучной и спокойной жизни, а это лучшая заморозка для мозга.

 

Маргарет Тэтчер однажды пообещала: не важно, начнете вы с политической или экономической свободы, все равно рано или поздно вы получите и то, и другое. Капитализм “совместим только с демократией”, писал американский христианский социолог-теоретик Майкл Новак в 1982 году в книге “Дух демократического капитализма”. Предполагалось, что посткоммунистические Россия и Китай с радостью упадут в объятия Запада — и в политическом, и в экономическом смысле. Если бы все было так просто!

В современном мире репрессии избирательны и распространяются только на тех, кто открыто посягает на статус-кво. Людей, попадающих в эту категорию, в действительности немного: это журналисты, критикующие государство или публикующие информацию, которая выставляет сильных мира сего в невыгодном свете; адвокаты, защищающие этих подстрекателей; политики и прочие, которые выходят за рамки дозволенного и “создают проблемы”. Остальное население может наслаждаться свободой передвижения, жить более или менее в соответствии со своими желаниями, зарабатывать и тратить деньги.

Если задуматься, мы довольно легко (легче, чем кажется) даем себя уговорить, что достаточно свободны.

 

Многие заявляют о желании иметь более свободную прессу и менее авторитарных политиков, но в то же время не желают пожертвовать ни одним из аспектов благосостояния — ни бесконечным шопингом, ни изобилием превосходных ресторанов и баров, ни теннисными и плавательными клубами, ни “Мерседесами” и БМВ.

Почему из всех стран Европы я выбрал Италию? Дело, конечно, не в ее геополитическом значении, а в том, что она является примером фиктивной демократии. В отношении институтов Италия провалилась по всем пунктам. Изучение состояния парламента, СМИ и судебной системы показывает, что их независимость и авторитет разрушены. Коррупция процветает. И тем не менее избиратели трижды проголосовали за Сильвио Берлускони, известного своими финансовыми нарушениями, симпатией к автократическим лидерам вроде Путина и вульгарностью.

Государства вроде Италии и Германии, в наибольшей степени зависящие от российских нефти и газа, реже всего задают Кремлю неприятные вопросы о соблюдении прав человека.

 

Демократия и СМИ функционируют в обстановке недостаточного внимания и неспособности “сбитого с толку стада” прийти к осмысленным заключениям без подсказки. Этим “стадом” должен управлять “специальный класс”, который формируется из экспертов, в ином случае называемых элитами. Их роль заключается в исправлении основного дефекта демократии — недостижимости идеала “всемогущего и всезнающего гражданина”.

Демонстрации в Сингапуре очень редки, они собирают небольшую стайку протестующих — обычно менее десятка. Они не оказывают сопротивления, когда их быстро растаскивают по полицейским фургонам. Шэ Чанне, много чего повидавший политический комментатор, фиксирует политический протест (или его отсутствие) в своем блоге. Вот как он отозвался, например, о недавнем малочисленном митинге в поддержку демократического движения в Мьянме:

“Не в состоянии представить себе две тысячи студентов с сумками от Армани и айподами, идущих маршем и швыряющих бутылки с коктейлем Молотова”.

Запад понял, что Россия и Китай учатся на примере Сингапура, и все сильнее боится этого.

 

Все, конечно, было не так, как впоследствии описывал Владимир Путин. Девяностые были объявлены “десятилетием хаоса”. Хотя Россия, охваченная демонстративным потреблением, была наиболее ярким из развивающихся рынков. Восхождение Путина в 2000 году совпало с реалиями времени: ужесточение мер безопасности сопровождалось ростом благосостояния благодаря мировым ценам на нефть и газ. Удручает, что сегодня многие злоупотребления властью происходят не вдали от любопытных глаз, не в секретной тюрьме где-либо в сибирской глуши. И не в сталинском Советском Союзе, а в стране, полностью интегрированной в глобальную экономику.

Китайское правительство — непревзойденный мастер употребления неявной власти.

В отличие от России, Китай предпочитает избегать языка агрессии.

Государство вмешивается на всех уровнях иерархии медиа посредством подачи новостей, обратной связи после публикаций, а также поощрений и наказаний. Наиболее эффективным инструментом, впрочем, оказывается китайское, а не импортированное с Запада изобретение. Речь идет о регулировании в стиле “вы знаете, что мы имеем в виду”, которое позволяет экспериментировать, сохранять неопределенность, а затем наказывать по собственному произволу.

Что можно сказать об устойчивости режима, если он приходит в ярость по поводу записи в блоге? Режимы на грани падения, сталкиваясь с критикой, часто впадают в крайность, так что, может быть, перемены не за горами.