“Реальная революция нового поколения”

Когда Людовик ХVI, король Франции (внук Людовика XIV, ему принадлежит известная фраза “Государство — это я”), спросил, имея в виду штурм Бастилии, своего приближенного герцога де Лианкура: “Что это, мятеж?” — тот ответил: “Нет, ваше величество, это революция”. Не придав этому особого значения (французская монархия считалась тогда самой сильной в Европе), король лишь сказал: “Разберитесь!” Шла речь о Великой Французской революции 1789 г., которая положила начало новой эпохе не только на Европейском континенте, но и в мире. Собственно, из Французской революции, а точнее, из “Славной революции” (1688—1689 гг.) в Англии, слово “революция” начало использоваться в позитивном толковании как отображение ситуации, при которой правящий режим выявил несостоятельность осуществлять эволюционные реформы, регулировать имеющиеся социальные противостояния.

Конечно, аналогии в цепи исторических событий всегда условные, впрочем, хочу провести еще одну параллель. Она касается оценки теми же “бело-голубыми” политиками событий на столичном Майдане осенью 2004 г. как выявление “оранжевого бунта”. Регионалы и до этого времени не осознают главного — влияния оранжевой революции на пробуждение нации, самоутверждения достоинства каждого из нас, уважения к своему “Я”, к собственной личности. Общество изменяется, когда изменяемся мы сами, когда изменяется человек, а не наоборот.

После оранжевой революции мы стали другими, совсем другим стало и наше государство. Возможно, политика действующей власти была бы адекватнее, если бы это осознавалось идеологами Банковой.

Да, это правда — конечные результаты египетской революции пока еще остаются неопределенными. Это естественно. Революция — это не только самый болезненный, но и всегда непредсказуемый по историческим последствиям способ коррекции исторического пути, по которому развивается общество. Однако то, что в результате революции Египет, как и весь арабский мир, а возможно, и все мировое сообщество, станет другим, — это вряд ли может вызывать сомнения. Когда я всматривался через экран своего телевизора в лица сотен тысяч манифестантов на площади Тахрир, я чувствовал связь с нашим Майданом, с оранжевой революцией — те же лозунги свободы, те же выстраданные убеждения в неопровержимой правомерности своих требований, то же Лесино (Леси Украинки) “Убей, не сдамся!”, Шевченковское “Боритесь — поборете!” Так обрисовываются очертания революции новой эпохи — не обезличенная масса штурмующих бастионы, а демонстрация собственного достоинства каждым из тех, кто завоевывает право на уважение к своей личности.

Конечно, людей тревожит материальный достаток. Невзирая на вполне приличные в последние 10—15 лет более чем пятипроцентные темпы экономического роста (по уровню ВВП на одного человека Египет в 1,2 раза превышает Индонезию, хотя почти вдвое уступает Турции), в стране более чем 40% населения живет за чертой бедности, наличествуют своеволие бюрократия и коррупция. Как доказывает мировая практика, существует критическая черта имущественной дифференциации, переступив которую, общество входит в зону риска социальной катастрофы. Египет уже давно переступил эту черту: за существующими оценками, уровень дифференциации доходов здесь выше, чем в странах Латинской Америки и большинства других развивающихся стран. В этом смысле события в Египте не стали чем-то неожиданным. В их основе — весомая социальная почва.

В то же время я предлагаю посмотреть на египетские события в несколько другом контексте, рассмотреть их сквозь призму современных глобально цивилизационных преобразований, формирования новой эпохи, утверждения еще далеко не полностью понятного для нас общества, которое известный немецкий ученый У. Бек называл обществом “постновейшей современности”. Говоря об этом, не следует забывать, что Египет — один из самых древних центров человеческой цивилизации, эпицентр интеллектуальной жизни арабских государств, страна с самобытной культурой, высоким для африканских стандартов уровнем общего образования, страна, которая дала миру ряд известных деятелей науки и литературы, в их числе и нобелевских лауреатов. Отсюда психология народа — чувство собственного национального достоинства и в то же время осознание системной неустроенности общества и государства, их фактически прогрессирующая деградация.

Важным является и такое обстоятельство: египетская революция — это не революция маргиналов. Участники манифестаций стали на страже вековечных музейных ценностей, которые могли быть разграблены мародерами. Египетская революция не осуществлялась по внешним рецептам. Это, как отмечал известный египетский политолог доктор Имад Гад, “продукт, сделанный непосредственно в Египте”, это — “реальная революция нового поколения”. В этой связи особенно знаковым является то, что рядом с представителями среднего класса и интеллигенции самое молодое поколение (в Египте почти половина населения — люди в возрасте до 25 лет), молодежь, которая в наибольшей степени интегрирована в мировое информационное пространство, которая чувствует не просто реакции современной эпохи, но и ее определяющее качество — дух гуманизма и свободы, стала основным субъектом египетской революции.

В этой связи панарабская (как я ее называю) революция имеет неопровержимую связь с событиями всемирной революции 1968 г., которая охватила тогда США и Францию, Германию и Японию, Мексику и Тунис, десятки других стран мира, и была оценена научной аналитикой, как проявление кризиса мировоззренческих ценностей евроцентризма, конец эпохи модернизма и начало постмодернистского мира, как “время разрыва”, “осознания границ” между обществом, которое уже использовало свой конструктивный потенциал и отходит в прошлое, и обществом, которое просыпается, что должно вернуть человеку самое главное — его достоинство, собственное “Я”, его индивидуальность. Последние события в арабском мире, революции в Египте и Тунисе, в других странах Северной Африки и Ближнего Востока позволяют думать о том, что соответствующие трансформации современной эпохи, расширяя географию, продолжают свою поступь.

По определению известного французского социолога Р. Арона, революция 1968 г. “не поддавалась точным характеристикам, однако, имела много признаков тех лавин, которые, если они покатились, никто не в состоянии остановить”. Это же можно сказать и об арабской революции: “время разрыва”, которое фактически уже наступило на севере Африки и на Ближнем Востоке, тоже безостановочно в своей динамике. Его суть — это не только отрицание прошлого. Это и новое начало, реальное начало “постновейшей современности” в этом регионе. Так рождается новая эпоха. История создается именно таким образом.

В соответствии с этим выделяется по сути единая по своей общественно-исторической нагрузке цепь взаимозависимых событий становления “постновейшего мира”: всемирная революция 1968 года как “начало разрыва” со старой эпохой — Великая антикоммунистическая революция 1989—1991 гг. — время углубления соответствующего разрыва и нынешняя арабская революция — новый цикл этого углубления. Все это существенным образом уточняет наше понимание сути последних событий на севере Африки и Ближнем Востоке, позволяет оценить их в более широком — глобально-историческом контексте.

Еще раз хочу подчеркнуть: я не знаю, какие окончательные институциональные определения приобретут события, разворачивающиеся в странах арабского мира. Мировую общественность, естественно, беспокоит их демократическое наполнение. В своих поздравлениях по поводу мирной смены власти в Египте об этом в унисон заявили Б. Обама, А. Меркель, Н. Саркози, Д. Кемерон и другие мировые лидеры. Существуют и некоторые предостережения, содержание которых, уверен, хорошо понятно читателю.

В связи с этим не следует преувеличивать угрозы исламизации Египта, радикализации в этой стране деструктивного фундаментализма. Известный американский ученый-политолог индийского происхождения Ф. Закария отмечает своеобразную чувствительность мусульманского мира к либерально-демократическим идеям. Сегодня большинство мусульман мира, отмечает он, живет в демократических странах. Это очень значимый факт. Самая многочисленная мусульманская страна в мире — Индонезия (230 млн. населения) — имеет светское правительство со времен обретения в 1949 г. независимости. Это же можно сказать и о Турции, Пакистане, арабских странах. В Индии также проживает более 120 млн. мусульманского населения.

Конечно, мы говорим о самобытности арабской либерально-демократической идеи, которая во многих своих аспектах не может быть адекватной европейским определениям. Мировой опыт свидетельствует о нежизнеспособности “импортированных” образцов демократии, навязывания демократической модели извне. Демократия способна утвердиться в том или ином обществе, когда она вырастает из его глубинных мировоззренческих основ, базируется на соответствующих институциональных (политических, социальных, экономических) традициях, особенностях религии, ментальности и мировосприятия народа. Основной принцип формирования условий “постновейшей современности” не унификация, а, наоборот, “плюралистическая” глобализация, формирование доверия на основе уважения “достоинства каждого”, признание естественного права “быть самим собой”. Однако будем правдивыми в своих оценках — эти принципы только зарождаются. В то же время признаем и неоспоримое — современный мир в своем развитии не имеет альтернативы этим принципам. Очень важно, чтобы наши ожидания перспектив арабской революции корреспондировались и с этими обобщениями.

Обычно социальная революция сочетает в себе три фазы: фазу пробуждения и эмоционального порыва, фазу демонтажа сверженного режима и, наконец, конструктивную фазу. Как свидетельствует мировой опыт, выход из революционного состояния и вхождение общества в конструктивную фазу является наиболее сложным. Мы хорошо знаем это и на собственном примере: после оранжевой революции украинское общество до сих пор остается за пределами конструктивного диалога. Вина в этом не Майдана, вина в этом политиков — как предыдущих, так и нынешних, которые по уровню своей толерантности и интеллектуального потенциала существенно уступают Майдану. Важно, чтобы период выхода из революционного состояния в арабских странах и, в первую очередь, в Египте наступил как можно скорее, чтобы он не втянулся в перманентную фазу. Принципиально значимой в этом является внутренняя выдержка участников революционного процесса, “чувство возможного”. Революция не создает дополнительный продукт, который можно было бы справедливо распределить, — она создает предпосылки для этого. Их нужно реализовывать, а это уже проблема иного порядка, проблема, решаемая за пределами революционного всплеска, который должен быть своевременно погашен.

Анатолий ГАЛЬЧИНСКИЙ, профессор, главный научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений НАН Украины