Про патріотизм жертв і постгеноцидний синдром

Власти Франции признали геноцид армян в Османской империи в начале ХХ века. Турки отрицают термин “геноцид” и намекают на симметричные обвинения в адрес Франции от жителей бывших колоний.

Еще немного, и тема геноцидов станет ключевой в глобальной гуманитарной повестке.

В связи с тем, что Украина тоже является жертвой геноцида-Голодомора, интересно наконец-то разобраться, что дает постановка этого вопроса жертвам геноцидов? Зачем жертвы геноцидов стремятся к признанию себя в этом качестве? В чем содержательный смысл и политические перспективы такой постановки вопроса?

Ни для кого не секрет, что у каждой империи и у каждой колониальной державы есть свои “скелеты в шкафу”. Никогда отношения имперских метрополий с провинциями и непокорными народами не были гладкими.

История могущественных народов — сплошной геноцид. В колониальный период Великобритания гнобила индусов, азиатов, африканцев и всевозможных аборигенов Австралии и Новой Зеландии, Испания — коренное население Южной Америки, Франция — жителей африканских колоний, Османская империя — армян.

В новейшее время, нацистская Германия проводила политику геноцида в отношении евреев и ромов. Советский Союз — в 30 годы целенаправленно морил голодом украинское село.

Аналогичных примеров масса.

Очень часто, то, что делали тоталитарные властители с целыми народами, целиком подпадает под современный термин “геноцид”, “этноцид”, “социоцид”, “теоцид” и тому подобное. Таков дух и природа тотальной власти. И поскольку до нынешних дней благополучно дожили все наследники империй последнего трехтысячелетия — так или иначе, в том или ином смысле, но виновны почти все!

Однако жертвам национальных катастроф от такого разоблачения легче не становится...

То общество, которое осознало себя жертвой геноцида — никогда не будет таким, каким было раньше, независимо от того, кто виновник и признают ли его в качестве жертвы другие. Назад дороги нет. Но впереди всегда есть развилка: вырабатывать “постгеноцидный синдром”, то есть аутонаркоз — или “патриотизм жертвы”, то есть аутодопинг?..

“Постгеноцидный синдром” — это коллективная травма, живущая в поколениях и постоянно дающая о себе знать через проблемы в различных сферах жизни. А еще — “анестезирующая” идея, позволяющая преодолевать боль и объяснять проблемы. Обычно, этот синдром служит для утешения, самооправдания и изобличения виновников.

“Патриотизм жертвы” — напротив, воодушевляющая технология, допинг и самогипноз, благодаря которым происходит примирение с травматическим опытом, эмоциональная сверхкомпенсация, а также разворачивание агрессии в направлении источника травмы и творческой активности с целью преодоления бедственного положения.

“Патриотизм жертвы” — это закономерный ответ угнетаемых на всевозможные идеологии террора. Это, своего рода, патриотизм “как если бы...” и “как не допустим больше...”.

Зачастую, этот психологический регистр включается после проигранных сражений, оккупаций, избавления от чужого ига и свержения репрессивных режимов. Часто этот патриотизм способен принимать формы откровенного садизма. И почти всегда — какой-то ксенофобии. Яркий пример: в послевоенной Польше и Чехословакии, этнические немцы какое-то время были обязаны носить специальные отличительные повязки на руке, по аналогии с евреями несколькими годами ранее, что нередко делало их жертвами стихийных расправ.

“Постгеноцидный синдром” тяжел и ограниченно продуктивен, как успокоительное лекарство в больших дозах. Изначально, это больше рецепт для масс, а не для элит, так как это состояние антиутопии принципиально противопоказано тем, для кого главное предназначение состоит в создании светлых образов будущего.

“Патриотизм жертвы” — высокопродуктивен, творчески утопичен, но не изживаем полностью, иногда взрывоопасен и имеет короткий срок полезной пригодности. Без демонстрации реальных достижений он сменяется скепсисом. Этот рецепт имеет хорошее показание для элит и лидеров, особенно для появления новых, но массовое употребление этого допинга без созидательного приложения силы может вызывать непрогнозируемые последствия.

Так, в современном Израиле, есть не только ярые антифашисты и непримиримые сионисты-радикалы, но и евреи-неофашисты, евреи-антисемиты, а также религиозные фундаменталисты, выступающие против существования самого еврейского государства и светского общества.

На мой взгляд, успешным примером применения “патриотизма жертвы” для создания конкурентного общества и полноценного патриотизма, представляет собой послевоенная еврейская община на территории государства Израиль.

Именно выбор в пользу “патриотизма жертвы”, а не “постгеноцидного синдрома”, сыграл свою основную роль. Этот выбор не был случаен, поскольку “патриотизм” и “жертвенность” евреев имеют многотысячелетнюю историю и целиком религиозную природу.

Трагедия Холокоста, так же, как образование Еврейского государства и все его перипетии — вписаны и вписываются, прежде всего, в религиозную историю евреев. Религиозно-политические интерпретации этой трагедии позволили объединить компетентную элиту, лидеров, активных обывателей и стать для них руководством к действию на различных уровнях. А вот те евреи, кто после образования Еврейского государства жил в СССР — за редким исключением, стали пользоваться установкой “постгеноцидного синдрома”, то есть стремлением “жить, не высовываясь”, “вечно жаловаться на жизнь”, ставить высокие стандарты в частной, а не в общественной жизни.

Что касается постгеноцидной политики в Украине, которая реализовывалась с 2005 по 2010 годы. Её основная ошибка была связана с тем, что среди элит была допущена ситуация, при которой одни примкнули на позиции радикально-депрессивного “постгеноцидного синдрома”, а другие на сторону отрицания национальной трагедии, как таковой.

При этом сугубо внешнее продвижение темы Голодомора отвлекло усилия от колоссальной внутренней работы, которую просто переложили на плечи исследователей архивных документов и чиновников.

Патриотическую составляющую постгеноцидной риторики быстро монополизировали маргинальные лидеры и ксенофобы, оттолкнув от созидательного осмысления трагедии огромную часть патриотов. Прежде всего, русскоязычных украинцев-потомков жертв Голодомора, украинских евреев-потомков жертв Голодомора.

Среди обычных людей получили распространение различные версии “патриотизма жертвы”, с уклоном то в ксенофобию и конспирологию, то в созидательный патриотизм открывшихся шансов.

Однако самая конструктивная категория патриотов так и не получила оправдания своим надеждам.

В результате мы получили:

— радикализм и воодушевление общества при кризисе патриотических элит;

— отсутствие привлекательного национального проекта даже у националистов с воспаленным воображением;

— разочарование людей в лидерах и государстве, но не в Украине, как во внутреннем эмоциональном образе.

* * *

Несомненно, ради увековечивания памяти миллионов жертв и ради будущих поколений украинцев, проблему геноцида-Голодомора в Украине поднимать стоило. Более того, эта тема настолько глубока, что к ней неоднократно будут возвращаться государственные элиты в течение еще долгих лет.

Но этим хрупким и ценным нематериальным ресурсом преобразования нации нужно еще уметь грамотно распоряжаться!

Все ли из возможных инициаторов вопроса о геноцидах отдают себе в этом отчет?..

Чем может обернуться “патриотизм жертвы” и “постгеноцидный синдром” в руках каких-нибудь фундаменталистов из числа “подснежников” Ближневосточной весны?..

Александр ФЕЛЬДМАН