Превращать гостелевидение в законодателя телевизионной моды опасно

Считаете ли вы результат президентских выборов в России поражением оппозиционной интеллигенции, поскольку общество не прислушалось к ее голосу? Стоит ли ожидать появления новой волны диссидентского движения?

Я не готов согласиться с теми, кто говорит, что данные выборы были поражением оппозиционно настроенной части граждан. Грубо говоря, очень сложно выступить с голыми руками против своры хулиганов с битами. А расстановка сил на этих выборах была примерно такой. И потом, чтобы “нарисовать” Владимиру Путину как можно больше голосов уже в первом туре, применялись очень сложные технологии. И уже хотя бы то, что люди пытались этому противостоять, сумели организовать не только несколько грандиозных, по нынешним российским меркам, митингов протеста, но и, что еще более важно, небывалое по масштабу движение общественных наблюдателей, — все это является существенной моральной победой.

Что же касается диссидентского движения как инакомыслия, то в некотором смысле оно ушло в Интернет. Раньше люди на кухнях обсуждали свое негативное отношение к власти, сейчас это стало возможно делать в виртуальном пространстве. Площадок, слава богу, много: разного рода форумы, блоги… Есть радиостанция “Эхо Москвы” и ее сайт, который постепенно становится самостоятельной площадкой для интеллектуальной дискуссии, телеканал “Дождь”, “Новая газета”, радио “Коммерсантъ FM”, еженедельник New Times и другие. Даже на федеральных каналах, вещающих на всю территорию России, и то дозированно появляется иное мнение.

Не являются ли названные вами площадки теми самыми “кухнями” или информационными гетто, в которые загоняют общество?

Информационное гетто — хлесткое выражение. Но речь идет о миллионах посетителей, а в гетто миллионы не живут. И ведь, в конечном счете, в 1980-х протестное движение из кухонь вышло на улицы. Сейчас оно вышло на улицы из блогосферы. Власть с этим, боюсь, долго мириться не намерена. Полагаю, что в перспективе у Путина не будет другого выхода, кроме как начать жестко закручивать гайки. Но резьбу рано или поздно сорвет, и закончится это плачевно. Буду рад ошибиться, но боюсь, что окажусь прав.

Считаете ли вы, что модернизация страны возможна только после радикального обновления правящей элиты?

Задача создания современной страны для России, а особенно для Украины, сейчас является жизненно важной. И правящие элиты должны бы это понять, в противном случае они совершают самоубийство. Ведь пришла же советская элита к пониманию, например, что цена, которую предлагали заплатить твердокаменные большевики за сохранение СССР, слишком высока, и что ради сохранения командных высот нужно пойти на реформы, отказаться от вещей, казавшихся незыблемыми; поэтому республикам и была предоставлена свобода, которой они так добивались. Другое дело, что в СССР худо-бедно была элита, а вот что касается постсоветского пространства, тут я часто сомневаюсь: а имеет ли право называться элитой вся эта публика, выражаясь словами классика, жадною толпой стоящая у трона?

Как вы оцениваете качество общественной дискуссии в Украине?

С одной стороны, она чрезвычайно бурная, яркая. С другой стороны, мне в ней не хватает смысловой наполненности. Очень мало общественных деятелей, политиков, журналистов, готовых содержательно дискутировать, с уважением выслушивать оппонентов, пытаться находить в их аргументах рациональное зерно, а не спорить с ними по принципу: “А что ты там написал в статье 15 лет назад?”. Вот классический для меня пример. За все время существования программы “Большая политика” раз пять или шесть ко мне в студию приходил Дмитрий Табачник. Понимаю, что это, как стало модно говорить, “контроверсийная” фигура. Но меня все же поражает, что ни один эфир не обошелся без того, чтобы его не спросили про ту самую пресловутую статью, в которой он непочтительно высказался о жителях Западной Украины, о галичанах. Ситуация поражает меня своей предсказуемостью: ясно, что в ответ Дмитрий Владимирович сотый раз повторит то, что он уже говорил раньше. Хочется порой (не только в случае с Табачником) крикнуть: “Ребята, перед вами же ньюcмейкер! Ему можно задать десяток других острых вопросов, ответы на которые станут новостями!”. К сожалению, существует ложно понятая журналистская доблесть (это свойство, кстати, и российской журналистики, хотя она в некоторой степени этим переболела) — уделать оппонента, задать, что называется, “заряженный” вопрос, даже не вопрос — некий эмоциональный обвинительный спич. Вместо ответа на него, как правило, следует лишь недоуменное пожатие плечами: “Извините, любезнейший: у меня тут пресс-конференция или трибунал?”

Кроме того, мне еще кажется, что среди и общественных активистов, и журналистов, пишущих и говорящих о политике, существует, на мой взгляд, упрощенное романтически-идеалистическое представление о политической жизни и ее участниках. Политика — это все-таки борьба за власть. Жесткая — порой до жестокости, циничная, нередко беспринципная, иногда — по меркам общечеловеческой морали — абсолютно безнравственная, где, увы, есть место обману, подкупу, предательству, измене. Даже в такой демократической стране, как США. Поэтому упрекать политиков в том, что они борются за власть, нелепо. Как может политический журналист стыдить своего собеседника за то, что тот недостаточно откровенно отвечает на вопрос или уходит от ответа? Это ведь его работа: не договорить, немножко приврать, показать себя лучше, чем он есть на самом деле. Не лучше ли сдержанно отмечать расхождения между предвыборными обещаниями, популистскими декларациями и конкретными делами политика? Не лучше ли зафиксировать полученный результат, задав два-три контрольных вопроса: “Я вас правильно понял? Вы действительно имеете в виду то и то?”. Умный зритель и читатель всегда поймет, где политик лукавит.

Существует ли отличие между украинским и российским телезрителями? В чем оно выражается?

Конечно, существует. Украинский зритель, если можно так выразиться, более капризен, ведь он приучен к большему выбору, чем зритель российский. Количество разных мнений, звучащих на украинском ТВ, на порядок больше, чем на российском. Кроме того, в Украине сформировалась национальная телевизионная аудитория, существует спрос на национальный телепродукт. Судите сами: российский “Первый канал” можно смотреть практически по всей территории Украины. Но его рейтинг и доля меньше, чем у большинства устоявшихся украинских телеканалов.

При этом рейтинг российского “Первого канала” у нас, в общем, выше, чем “Первого национального”…

Это правда. Но это связано с отсутствием у “Первого национального” денег на создание качественных программ, позволяющих сделать канал конкурентоспособным. Впрочем, может, это и хорошо. Потому что превращать государственное ТВ в лидера рейтинга и законодателя телевизионных мод, как показывает российский опыт, в общественном и политическом смысле очень опасно. Слава богу, что лидерами украинского телерынка являются частные каналы. Понятно, что за каждым из них стоят конкретные люди, крупные бизнесмены. Но лучше пусть восемь олигархов с разными деловыми и политическими интересами владеют восемью каналами и конкурируют между собой (даже, упаси бог, используя медиаресурс в качестве политического или информационного оружия), чем возникнет ситуация, когда все каналы начинают дудеть в одну и ту же информационную дудку.

Юрий РЫБАЧУК