Потеря лица и возможная криминализация властвующей группы

Хвалить и ругать политических союзников или противников принято аккуратно. Как говорил древний мудрец Биант, следует “любить, как бы готовясь возненавидеть”, и “ненавидеть, как бы намереваясь полюбить”, ведь завтра союзники и противники могут поменяться местами. В 1983 г. Рональд Рейган назвал СССР империей зла, что при всей весомости оценки было и признанием в СССР достойного противника. В течение последующих пяти лет эта оценка перестала быть актуальной, в том числе и потому, что с достойным противником достойно и примирение. Враг, конкурент, соперник подобен тебе, борьба требует серьезности, в случае победы ты получаешь господство и обращаешь земли и людей противника в свое достояние, в случае проигрыша становишься его достоянием. Поэтому, если не брать случай войны на уничтожение, в дискурсе вражды и соперничества всегда сохраняется пространство для смены отношения и возобновления диалога. Обеспечивается это в том числе и сохранением лица противника, причем не для того, чтобы его тем самым задобрить. В случае победы обсуждение условий мира возможно лишь с тем, кто обладает честью и достоинством. В противоположном случае сами переговоры лишены смысла, ведь потерявший лицо человек не может никого представлять — ни армию, ни партию, ни народ, ни любую другую общность людей. Формальные статусы в этот момент не существуют, работает только личный статус.

Потеря лица — это в общем случае результат коммуникативного действия (не важно, речевого или нет), совершенного в присутствии людей, мнение которых для нас небезразлично, состоящий в ущербе чести и достоинству. В обычных коммуникативных ситуациях человек, потерявший лицо, теряет и статус, занимает подчиненное по отношению к другим положение. Вы объявили себя знатоком вин и сыров, но не смогли отличить подделку от подлинного продукта, вы публично ругаете чей-то доклад за ошибки в расчетах, а потом оказывается, что это вы сами позабыли университетский курс, вы обещаете коллеге познакомить его со знаменитостью, но знаменитость вас не узнает и т. п. Всё это эпизоды из комедии положений, весьма, впрочем, огорчительные для теряющего лицо персонажа. Чего мы только не делаем, чтобы избежать потери лица!

В нынешней “гибридной” холодной войне или же, что то же самое, в “гибридном” мирном сосуществовании в ходу тонкие инструменты, в том числе и риторические. Еще в марте 2014 г. Барак Обама охарактеризовал нашу страну как региональную державу, действия которой в отношении Украины суть проявление не силы, а слабости. Вслед за понижением статуса были введены санкции, получилось, что Россию наказали, а быть наказанным не то же самое, что быть проигравшим: наказывают проштрафившихся и уличенных, а не противников. Лицо могли бы спасти симметричные ответные санкции, но в силу своей экономической зависимости от стран Запада Россия просто не могла себе их позволить. “Антисанкции” стали пародией и запомнятся поддельным сыром и отнюдь не героическими сценами, когда в пейзаже большой помойки бульдозер ездит по мандаринам и помидорам. Подлинной борьбы не вышло, а потеря лица усугубилась скачками валютного курса и экономическим спадом. Риски, связанные с украинским и сирийским кризисами, российскому руководству удалось постепенно уменьшить: сегодня первый кризис заморожен, а второй стабилизирован, так что участие в них России потерей лица не грозит — тут нельзя ни выиграть, ни проиграть, и, значит, любой исход будет некоторым компромиссом, при котором стороны (сколько бы их ни было) заявят о достижении общего успеха. Показалось, что начали складываться условия для потепления в отношениях между Россией и Западом, но тут разразилась “Панама”.

Ее зарницей стали слова сотрудника минфина США Адама Шубина в программе BBC (январь 2016 г.), который назвал Владимира Путина и его окружение коррупционерами, отметив, что правительство США знает об этом “много-много лет”. Спустя несколько дней пресс-секретарь Белого дома Джош Эрнест заявил, что эта точка зрения “самым лучшим образом отражает точку зрения администрации”. Прозвучи такие слова из уст Обамы, это был бы прямой политический вызов, на который нужно было бы дать такой же прямой ответ. Ясно, что при этом общение между Путиным и Белым домом было бы, наверное, прервано до вступления в должность нового американского президента. Сделанные же чиновниками заявления, хотя и имеют официальный характер, не составляют прямого политического действия, но лишь действие косвенное, дискурсивное. Пока не известно, составляют ли эти заявления вместе с “Панамой” единую акцию или же имеет место совпадение, но совокупный эффект налицо. Он состоит в формировании в общественном мнении стран Запада устойчивого общего отношения к российскому руководству как к клептократии. В современном мире правящие элиты различных стран знают друг о друге если не все, то почти все, но часть такого рода знания относительно важного для тебя партнера держится про себя, не анонсируется и не транслируется всему обществу. Есть вещи, которые нельзя говорить о партнере, без того чтобы не вызвать коллапс отношений. Это проявилось, например, в том, как сдержанно и замедленно реагировало правительство Великобритании на случай с Александром Литвиненко, как вели себя правительства Малайзии и Нидерландов после трагедии малазийского “Боинга” и т. д. Но сегодня ситуация начинает меняться. В случае с “Панамой” запущен процесс криминализации российской властной элиты в глазах общественного мнения Запада. И здесь уже не важно, сойдутся ли концы с концами, если проводить расследование всерьез, как с какого-то момента было уже не важно, есть ли у Саддама Хусейна химическое оружие. Наши важнейшие убеждения формируются обычно не из доказательств, которые можно было бы предъявить в суде, а из совокупности косвенных данных, но именно эти убеждения определяют соответствующие политические, экономические и правовые решения как правительств, так и частных лиц.

В риторическом отношении “Панама” складывается из следующих элементов: 1) обвинение руководства России в коррупции; 2) выражение этого обвинения официальными лицами “между делом”, а не в порядке специальной кампании; 3) неполитический статус лиц, из уст которых обвинения звучат; 4) появление casus Russiа в окружении других casus; 5) общая реакция на панамское досье в духе “ничего нового, кроме некоторых любопытных подробностей”; 6) перспектива длительного развертывания скандала, ввода в оборот новых документов и досье. Каждая из частей вносит свой штрих в общую картину унижений и потери лица.

Криминализировать можно отдельного человека, группу людей и даже целое государство. В нашем случае речь идет о криминализации политиков, т. е. о том, что политик — олицетворение публичного интереса и представитель общности людей — превращается в преступника. Что при этом меняется?

Если Россию и в самом деле подошьют к папке под названием “Коррумпированные режимы третьего мира”, то, какие бы слова ни говорились по поводу нормализации отношений и снятия санкций, осуществить обратное движение и декриминализировать российское руководство в глазах общественного мнения будет гораздо труднее, чем может показаться. Честь и достоинство политика происходят из суверенитета представляемого им публичного образования, преступник же честью и достоинством наделяется в наименьшей по сравнению со всеми другими людьми степени. С политиком можно сначала враждовать, потом дружить, затем опять враждовать, а с преступником невозможно ни то ни другое. С политиком ведут переговоры, а с преступником — в лучшем случае торги об условиях его сдачи. Политическое возвышает, любой человек как политический субъект — это соучредитель государства, обладающий известным суверенитетом и свободой действовать в его рамках. Политические притязания человека распространяются не на частное, а на публичное и проистекают из его свободы, а потому всегда законны и оправданны. Возможно их ограничение конституционным порядком государства на основе свободного политического волеизъявления граждан-учредителей, и тогда в рамках государства политическое действие все равно есть результат свободного выбора. Важно отметить, что чисто политические действия в рамках закона не бывают преступными. Ошибка политика может привести к ужасным последствиям и даже погубить государство, и при этом политическая ответственность не выходит за рамки морального осуждения. Поэтому, для того чтобы отомстить политической фигуре (группе) или убрать ее с дороги, прибегают к криминализации, примерами которой история полна. Чтобы отрубить голову королю-суверену, его надо обвинить в беззаконном пролитии крови подданных, т. е. в зверстве, чтобы расстрелять диктатора или шефа госбезопасности, скоротечный суд должен признать их виновными в геноциде или в шпионаже, чтобы посадить в тюрьму диссидента или оппозиционера, требуется приговор по уголовному делу, чтобы скомпрометировать оппозиционные этнические или молодежные движения, нужно ассоциировать их с наркоманией. Все это делалось и делается не для придания чисто политической акции видимости юридической корректности, настоящая цель — уничтожить политическую автономию жертвы посредством ее криминализации, выставить в качестве мотивов действий пороки и преступные умыслы, среди которых главные — жестокость и корысть. И если жестокости могут иногда попытаться найти оправдание, то корысть со статусом политика несовместима.

Потеря лица и открывающаяся возможность криминализации — таковы два различных, но взаимосвязанных результата “Панамы” для российского руководства. Потеря лица приведет к возникновению статусной неопределенности и к появлению краткосрочных коммуникативных трудностей в отношениях с другими странами и частными партнерами. Криминализация — это длительный процесс, который можно ускорять и приостанавливать и который может стать инструментом постоянного внешнего давления.

В самой России “Панама” никого не удивила и не возмутила. Конечно, оппозиционно настроенное меньшинство пытается использовать скандал в целях политической борьбы, обличая в руководстве корыстолюбие. Но эффекта потери лица не будет. В глазах большинства власть есть лишь сила, а честь и достоинство политика сводятся к способности либо заставить замолчать тех, кто в них сомневается, либо просто их игнорировать. Различие между тем, что думается, и тем, что говорится вслух по поводу публичных событий и персон, контролируется балансом между вероятностями выигрыша и проигрыша от такого высказывания. Социально-политический уклад последних 100 лет, если не брать время славной перестройки, всегда был таков, что баланс складывался в пользу молчания, продолжением которого было бездействие. Опыт жизни в обстановке диффузного цинизма, — “делая худшее, зная лучшее”, по выражению немецкого философа Петера Слотердайка, — объясняет, почему публичный интерес, пресловутое общее благо, в теории обосновывающее само существование современных форм государства и права, оказываются фикцией. Конечно, цинизм проявляется не всеми, не везде и не всегда, но общественные настроения определяются элитой, источники обогащения и пути реализации власти которой в современной России не оставляют общему благу никаких шансов. Там, где в ходу цинизм, нет такого явления, как публичная репутация, конкретные персоны получают оценку не относительно декларируемой и при этом фиктивной системы ценностей, а в связи с ценностями корпорации, клана или сословия, к которым они принадлежат.

Сумма внешней и внутренней реакции на “Панаму” такова. В России скандал и его развитие не приведут к заметным последствиям для властвующей группы и станут лишь одним из второстепенных факторов общего развития кризиса. Гораздо серьезнее то, что может произойти вне страны. Если криминализация российской властвующей группы в западном общественном мнении состоится, это приведет к нарастанию изоляции России, застою и усугубляющемуся отставанию. В итоге страна победившего цинизма на десятилетия застрянет в папке с надписью “Коррумпированные режимы третьего мира”.

Иван МИКИРТУМОВ,  философ, приглашенный преподаватель Европейского университета в Санкт-Петербурге