Порвали контекст. Что общего между Сурковым и Арахамией

Вячеслав Сурков, недавно официально замененный на позиции “смотрящего” за украинским направлением кремлевской политики Дмитрием Козаком, дал первое после отставки интервью. Ряд моментов в этом разговоре заслуживает внимания.

Прежде всего, раздутое самомнение и едва ли не болезненный нарциссизм. Чувство собственного величия проходит красной нитью по интервью — причем ему сопутствует целый набор занятных литературно-психологических клише. Вот, к примеру, г-н Сурков говорит, что месяц предавался медитации по методу безмыслия: “Зачем мы задерживаем дыхание? Не для познания же истины и не для релакса и детокса. А для того, чтобы выжить в среде, в которой нельзя дышать — например, в воде. Задержка мышления точно так же нужна, если вы оказались в ситуации, когда мыслить вредно или невозможно”. В общем, типично грибоедовское “горе от ума”. Правда, из этого пассажа не вполне понятно, в какой момент мыслящему человеку стало некомфортно мыслить — еще в ходе пребывания на государевой службе (с кем приходится работать!) или уже после (как страшно жить!)

Если первое — то сам виноват, что он отчасти и признает: “Я, конечно, создавал эту систему, но никогда не был ее частью. Это не проблема системы, это моя проблема”. В общем, отставной, с позволения сказать, демиург. Сам-то он этого слова не говорит, но божественное сквозит в этой фразе: “ Мне интересно работать в жанре контрреализма. То есть, когда и если надо действовать против реальности, менять ее, переделывать”. И, как всякому высшему существу, Суркову, разумеется, присущ дар видеть будущее — ведь он, оказывается, еще в 2013 году, “ почувствовал просто, вернее, почуял — будет большое дело. Догадался уже тогда, когда ничего еще не начало происходить, что будет настоящая борьба с Западом”. Даром что до “полной тогдашней тишины” случились уже и Тузла, и Майдан-2004, и Мюнхенская речь, и война 08.08.08. Скорее здесь невольное признание того, что Москва готовилась к отжиму украинских территорий. И готовилась настолько полным ходом, что, имея определенный уровень допуска к информации, этого невозможно было не знать.

Сурков “гордится, что был участником” этих преступлений, хотя они для неюного Вертера обернулись страданиями, и замутить что-то новое сложно: “Я ведь с моим набором санкций и политической токсичностью совсем не на расхват. Скорее, наоборот — потенциальные бизнес-партнеры при моем появлении разбегаются кто куда”. Впрочем, учитывая, что из политики он не уйдет, вполне можно представить, что под близящиеся парламентские выборы он возглавит одну из нишевых партий, которые штампуются под надзором Кремля, чтобы собрать маргинальный электорат, которому не дает покоя идея пацификации Украины — вроде того, как это делает Прилепин, только для более взыскательной аудитории.

И вот еще один забавный парафраз: оказывается, Суркову, как и Арахамии, порвали контекст. В ином, разумеется, смысле: просто его подход к украинским делам был признан утратившим актуальность: “Я ведь Донбассом и Украиной занимался в основном. Контекст изменился, скажем так. То есть, в итоге я должен был продолжать ими заниматься. Но контекст изменился...” Фактически Сурков подтвердил, что ушел, поскольку не пожелал мириться с перспективой изменения пропорций грубой и мягкой сил в подходе к Украине. И этот момент стоит отметить особо. Пусть Сурков, в отличие Кадырова (оба чеченцы, оба строят новую российскую нацию, оба слуги государевы), не называет себя “пехотинцем Путина”, фактически он говорит то же самое: “По политическим убеждениям я русский. По политическим предпочтениям путинист”. Так что, даже отставленный, он продолжает играть в кремлевскую игру. Простую, в сущности: мы, мол, сменили гнев на милость, ястреба убрали, голубя поставили, давайте теперь и вы в Киеве пошевеливайтесь — особый статус в конституции, примирение, прямой диалог с представителями ЛНР и ДНР, которые вы по-прежнему неправильно именуете ОРДЛО. А что постреливают — так это потому что Киев не слышит.

Впрочем, покладистость Киева, похоже, ничего не изменит, возвращения ОРДЛО в состав Украины, если верить Суркову, не предполагается: “У меня недостаточно сильное воображение, чтобы такое вообразить”. И потом, сколь бы ни декларировала Москва стремление к завершению войны, это ничего не меняет: “Принуждение силой к братским отношениям — единственный метод, исторически доказавший эффективность на украинском направлении. Не думаю, что будет изобретен какой-то другой”, — заявляет Сурков. Остается, правда, открытым вопрос, как можно принуждать к каким бы то ни было отношениям тех, кого, в твоем понимании, не существует. Сурков повторяет, хоть и на свой “еретический лад” путинскую мантру об одном народе: “Украины нет. Есть украинство. То есть, специфическое расстройство умов. Удивительным образом доведенное до крайних степеней увлечение этнографией. Такое кровавое краеведение. Сумбур вместо государства. Борщ, Бандера, бандура есть. А нации нет. Брошюра “Самостийна Украйна” есть, а Украины нет. Вопрос только в том, Украины уже нет, или пока еще нет?” Нет ее, оказывается, пока. Но будет: “Хохлы ребята упрямые, они сделают. Однако, какая именно это будет Украина, в каких границах она будет существовать и даже, может быть, сколько будет Украин — вопросы открытые. И в решении этих вопросов России так или иначе предстоит участвовать”.

Что ж, спасибо за откровенность. Команде Зеленского, который “не лох” и которого “в Париже приняли за президента”, вряд кто-то более откровенно, чем империалист в отставке скажет, что капитуляция — тоже своего рода миротворчество, и империалисты, остающиеся на службе, ждут именно ее.

Алексей КАФТАН