Похищение европеек. Как сделать вокзал в Кёльне безопасным, как в Марракеше

Отечественное внимание к попытке массового похищения новоприбывшими римлянами немецких сабинянок на привокзальных площадях новогодней ночью только наполовину объясняется желанием порадоваться бедам ближнего (говорили же вам, Европа без нас загнивает) и безотчетным бытовым расизмом (чего еще от этих альтернативно окрашенных ждать). А на другую половину тем, что Россия чувствует себя Европой и, хоть и находится с ней во временной политической схизме, переживает, как умеет, за тамошние порядок и чистоту, волнуется за будущее: как они там в одиночку справляются, не напустили ли кого лишнего в наш Кёльн, наш Париж, нашу Венецию, не испортят ли нам Европу, которую мы для себя отложили.

Вдруг и в самом деле испортят. Европа — это где забота и порядок, а уже два раза за несколько месяцев жители европейских городов оказались брошены своими властями — сперва в Париже, теперь в Германии. То штурм парижского концертного зала был на уровне учебной силовой операции развивающейся страны; то кёльнская полиция неделю сообщала, что новогодняя ночь прошла без происшествий, в праздничном настроении, пока не набралось полторы сотни заявлений о сексуальных домогательствах коллективным действием, ограблениях и двух изнасилованиях (которых, значит, было больше).

Мэр Кёльна, Генриетта Рекер, которая представляет лучшую, самую прогрессивную часть человечества, посоветовала женщинам бороться с новыми вызовами и угрозами временным добровольным принятием элементов шариата, пока новички не пообвыкнутся, а именно одеваться скромнее и держаться от них на расстоянии вытянутой руки, после чего была втоптана в прах немецкими женщинами, христианскими и социальными демократами. В самом деле, что делать, если руки короче мужских (с женщинами бывает), негде вытянуть руку (например, в автобусе или метро) и некому руку подать в минуту душевной невзгоды — надо ли и в это тяжелое время сторониться иностранцев. В конце концов, совет немецкой женщине держаться подальше от мужчины неарийской внешности звучит примерно так же прогрессивно, как совет ей же одеваться скромнее в новогоднюю ночь.

Потому что в новогоднюю, когда думают не о приличии, а о тепле, куда уж скромнее. А то в разгар-то зимы женщины выходили на привокзальную площадь, дыша духами и туманами, а не морозным паром, глубоко декольтированными, в вечерних платьях с оголенным татуированным плечом и приспущенных гольфах. Нет, судя по фотографиям и видео, на них были шубки, пальтеца, джинсы, сапожки, шарфики, а на многих и шапочки — полный зимний шариат. Спадая с плеч, окаменела ложноклассическая шаль, морозно.

Вокзальная идиллия

В тот же самый день, а также до и после множество гораздо более откровенно одетых — по тамошней теплой погоде — европейских женщин высадились на железнодорожном вокзале Рабата, Касабланки, Феса и Марракеша и спокойно проследовали по своим делам. Вокруг было множество “мужчин арабской и североафриканской внешности” (как описывали своих обидчиков кёльнские пострадавшие), некоторые из них даже бросились к женщинам, но только чтобы сторговать им такси. То же произошло на вокзалах Стамбула, Джакарты, Куала-Лумпура и, была не была, даже Дели и Каира.

“Женщины подверглись массовому сексуальному домогательству. Я всегда думала, что такого рода опасности существуют в далеких странах, но я и помыслить не могла о таком в Германии”, — говорила мэр Кёльна в интервью “Шпигелю” и выдавала неважную осведомленность в мировых делах вместе с ложным ощущением, что пространство, где с европейцами скорее случается что-то плохое, лежит где-то далеко, за пределами западного мира — там, где ужасное является будничным и привычным.

Вокзалы, мужчины, женщины и даже новогодняя ночь в Рабате и Кёльне были те же, в Рабате и Фесе европейские женщины были даже вольнее одеты, однако местные мужчины там сами держались от них на расстоянии вытянутой руки. Значит, дело не в вокзалах, мужчинах и руках, а в чем-то, что разделяло их в Рабате и Марракеше и перестало разделять в Кёльне. Этот невидимый барьер не так трудно найти.

Братские узы

Для начала, женщина на вокзале Феса ограждена силой традиционного общества. Большая семья, давящая индивидуальность по другим поводам, гнетом бесчисленного родства спасает и от насилия. Женщина, на которую пусть и с тайным желанием глядит восточный юноша, никогда не просто женщина сама по себе, представитель своего пола, ценный кадр, а чья-то дочь, сестра, невеста, племянница, седьмая вода на киселе, но будешь иметь дело с родней.

И сам он у себя в Алжире, Марокко, в Персии за тремя морями не просто парень хоть куда с огнем в крови и без звездного неба над головой, а тоже сын, брат и племянник. И никакой уголовной романтики. Если нарушил писаный и неписаный закон, сотворил стыд и харам, если поэкспериментировал с правами дрожащей твари, то с твоим отцом не поздороваются старики, к дяде в чайную не придут на чай, сестра не выйдет замуж, а брата не возьмут на работу, хотя только что собирались.

Именно поэтому для стран с тамошним уровнем жизни на Востоке удивительно мало уличного насилия. Обсчитать там, обвесить, начать хитрить — это да, и то все меньше, потому что хитрости просты и давно описаны в путеводителях; поприставать — тоже случается, а ограбить, а напасть в мирное время — это вряд ли. Нарушение закона и приличий влечет за собой изоляцию, которая в обществах, где почти все основано на связях, — конец перспективам, и собственным и семейным. Разве что ехать в Кёльн. (Кстати, много ли из тех, кто приехал, бежал именно по этой причине, кто выяснял?) Конечно, и на Востоке общество атомизируется и коллективные узы ослабевают, но тогда и отношения полов становятся свободнее и проблема решается мирными средствами.

Закон на чужой стороне

Своих и — по инерции, по переносу привычки — чужих женщин на Востоке защищает сила большой семьи и коллективного стыда. Но чужих, которые защищены как бы только наполовину, — вдобавок и сила закона. Чужие ведь они какие-то другие. Если бы у них были настоящие отцы, дядья, братья, разве позволили бы они им так одеваться, в одиночку разъезжать и сидеть по кафе. Но отсутствие видимой большой семьи за их спиной компенсирует очень даже видимое и грозное присутствие собственного государства. Житель “арабских стран и Северной Африки” очень хорошо чувствует, что вся сила его собственного закона, его собственного государства, его юридической и полицейской машины, случись что, будет на стороне европейской простоволосой женщины. За нее ему страшно попадет, он будет — со всеми последствиями для собственной семьи — сокрушительно наказан.

Когда в каких-то заметных количествах насиловали белых женщин на Востоке? Например, во время событий на площади Тахрир в Каире, некоторых западных журналисток и сотрудниц гуманитарных миссий. Именно потому, что в тот момент привычная сила собственного государства отсутствовала и некому было сокрушительно наказать, зато можно было раствориться в толпе.

Толпа — вторая причина случившегося возле немецких вокзалов. Ни одно из восточных государств, откуда приехали кёльнские насильники, не позволит собраться без надзора толпе из тысячи мужчин. Если у вас в городе не “арабская весна”, а обычный солнечный зимний денек, песок весело хрустит под ногами, сойки перескакивают с пальмы на пальму, толпа из тысячи мужчин, тем более нетрезвых, на вокзальной площади немыслима. Она будет рассеяна, поставлена под жесткий контроль. А раз тут, в Германии, можно собраться, значит, можно и остальное.

И вот первый рецепт. Европейская полиция не должна делать вид, что толпа мужчин из дальних стран в тысячу человек на площади — это ничего особенного, свободные люди в свободной стране могут прогуляться по площади тысячей-другой. Ничтожные собрания правых или, напротив, левых охраняются превосходящими полицейскими силами, а тут не заметили.

Ясно почему. Усиленное внимание полиции к собраниям людей неевропейской внешности может повлечь за собой политические обвинения в расизме. По этому поводу надо перестать переживать. Если приезжие такие же люди, как мы, что вполне верно, то к неевропейской толпе европейская полиция должна начать относиться как минимум так же строго, как к собственной, — например, футбольных фанатов или крайне правых. Можно позитивно дискриминировать человека, толпу нельзя.  

Коллективное творчество

Тем более что у пробившихся в Европу в этом году есть неприятный для Европы опыт нарушения закона толпой, за которое потом ничего не было. Отсюда ложный вывод: что нельзя одному, позволено вместе. Один в Европу поди приедь, а толпой — граница нипочем. Есть искушение распространить этот опыт и на другие запреты: эй, ухнем, а дальше сама пойдет. Один раз европейский закон оказался понарошку; так, может, и в раз другой окажется.

Другого раза не должно быть. Нарушитель закона (в нашем случае о въезде в страну) должен чувствовать себя нарушителем закона, надеющимся на прощение ввиду чрезвычайных обстоятельств, а не человеком в своем праве, который, как рассказывали журналистам пытавшиеся навести порядок полицейские, отвечает: “Не смейте меня трогать, меня пригласила госпожа Меркель”.

У прорвавшихся в Европу могло сложиться интуитивное, а то и сознательное понимание, что закон и общественное мнение здесь не будет на стороне оскорбленной простоволосой европейки с такой же безоговорочной суровостью, как на их родине. Потому что закон и особенно общественное мнение здесь на стороне слабых, и по какому-то извиву сознания местная простоволосая женщина является тут более сильной стороной, чем десяток алжирцев из пункта временного приема беженцев.

Конечно, сиротство — иногда блаженство, но не смягчающее обстоятельство. Чувство, что здешний закон слабее, чем закон дома, должно как можно быстрее покинуть новоприбывшего. Он должен знать, что его приезд, тем более нелегальный, является не алиби, не смягчающим, а отягчающим обстоятельством. В самом деле, к нарушению границы добавилось сексуальное посягательство: налицо сложение преступлений, а не вычитание. Европа, где законы в целом мягче, а общественное мнение снисходительнее, не должна по этой причине восприниматься как территория беззакония.

Реставрация стыда

Почему Европа представляется местом, где можно то, чего нельзя дома? Потому что люди попали из мира, в котором по-прежнему так или иначе действует коллективная ответственность, в мир, где ее нет и быть не может, и это словно бы освобождает от любой ответственности. Восстановить коллективную ответственность невозможно, это значит изменить себе, перестать быть Европой. Это все равно что одеть европейских женщин в платки и посадить в отдельные автобусы.

Однако необходимо со всей возможной силой показать, что отсутствие коллективной, семейной, общинной ответственности не освобождает от индивидуальной. Она должна быть без всяких оговорок и расовых скидок — такая же, как для белого, который поднял бы руку на мигранта. Выходец из дальних стран, который не трогает свою женщину, но считает возможным тронуть “доступную” западную, такой же расист, как европейский неонаци, который бьет турка за то, что тот не блондин с голубыми глазами.

Европа, которая не применяет коллективные категории к себе, должна перестать применять их и к другим, то есть перестать оперировать массовыми понятиями несчастных беженцев, жителей бедных стран и жертв европейского колониализма, и разбираться с каждым индивидуально. Вот эти из Марокко от какой такой войны бежали, что там у них за глад, мор и нашествие иноплеменников? Чем для собственного жителя смертельно опасен Тунис, где только что политики получили Нобелевскую премию за мирный выход из революционного кризиса “арабской весны”? Как базовое право на жизнь нарушено в Александрии или Тиране?

Коллективную ответственность Европа вводить, не изменив себе, не может. Зато может попытаться создать для новоприбывших привычную сдерживающую среду стыда. Такой стыд всегда кого-то перед кем-то, а когда ты никто и тебя никто не знает, никакого стыда нет. Значит, надо, чтобы узнали: ложный коллектив толпы надо заменить привычным коллективом условной большой деревни.

Вот мэр Кёльна собирается рисовать для беженцев пиктограммы, объясняющие, как надо себя вести в грядущий кёльнский карнавал, чтобы не приняли бахтинскую карнавальную культуру за вседозволенность. Картинка номер один: за грудь не браться. Картинка номер два: держаться на расстоянии вытянутой руки. Люди ж из другой культуры, они ж без картинок не понимают, что на незнакомых женщин бросаться нельзя, у себя-то ни одной не пропускают. Так выдумывается культурная разница, которой на самом деле нет.

Возможно, правильнее будет поручить миссию объяснения европейских сатурналий не немкам-соцработницам из кёльнской мэрии и не западным художникам, которые таких пиктограмм понарисуют, что поймут ровно наоборот, а местным членам сирийской, алжирской и так далее общины. Новоприбывших, которые, по словам свидетелей событий, говорили только на арабском, надо интегрировать не напрямую в абсолютно чужое немецкое общество, а сперва в общество сирийцев, алжирцев, марокканцев Германии. Чтобы их там знали по имени, фамилии, роду, племени, родине и матери. Жить сразу как европейцы они пока не сумеют и не все захотят, но сумеют и должны начать жить как сирийцы и алжирцы в европейской стране.

Община как фильтр

Эту заботу надо разделить с общинами их земляков: они-то лучше в доступных терминах разъяснят им местные правила жизни. Лишней обузы в общинах, конечно, никто не хочет, но есть вполне ненасильственные и мирные способы привлечь земляков и единоверцев к этому полезному делу, а значит, и к ответственности за результат. Конечно, в среде пообвыкшихся на новом месте принято сторониться следующих приехавших: мы-то люди культурные, а эти не с нами. Но и сторонятся не все, и есть способы простимулировать. Например, материально: все равно на адаптацию, на пиктограммы, на социальных работников собираются потратиться.

А есть и нематериальные стимулы: многие в эмигрантской среде ждут гражданства, продления вида на жительство, разрешений пригласить родственников, работы, субсидированного жилья и образования. Можно более или менее формально поставить все это в зависимость от участия в социальной работе с новоприбывшими и ее успехов. Тогда возникнет привычная для Востока ситуация, когда преступление одного интегрируемого влияет на перспективы других и косвенно всей общины. Община в этих случаях сама отфильтрует истинных беженцев от мнимых, преступников от благонамеренных переселенцев.

Для этого, разумеется, сами общины должны быть очищены от джихадистов: пребывание на Западе и мечта о разрушении Запада несовместимы. Процедура депортации в этих случаях должна быть упрощена и занимать не годы, как сейчас, а недели и дни. Никто не потерпел бы в североафриканском приходе кюре, проповедующего новый крестовый поход.

И, разумеется, нельзя быть преступником и одновременно просителем убежища: первый статус должен без всяких оговорок перевешивать второй. Никакие соображения о долге Европы, неравенстве доходов между странами и несправедливости мира вообще не должны подменять собой, размывать ясную идею беженства. Иначе в конце концов без защиты останутся как раз те, кому действительно угрожает смертельная опасность, как это уже бывало и отчасти происходит сейчас. Сами мы не местные, и другим не позволим.

Александр БАУНОВ