Пьет — значит любит! Причем только одну

Однажды экономисты из Католического университета бельгийского города Лёвен Джо Суинен и Мара Сквиччирини обсуждали мировые проблемы за бокалом вина и сочли удивительным, что мормоны-фундаменталисты и мусульмане — единственные религиозные группы, которые одновременно запрещают алкоголь и разрешают многоженство. Остальные религии терпимо относятся к крепким напиткам и, наоборот, запрещают многоженство. Это их так поразило, что ученые решили исследовать феномен на трезвую голову. Итог — свежий доклад “Женщины или вино? Моногамия и алкоголь”.

Начнем по порядку. Брак, в котором только два партнера, вовсе не являлся обычным делом на протяжении веков. Скажем, в животном мире только 3% видов млекопитающих моногамны. Согласно археологическим данным употребление алкоголя и моногамия в доисторические времена были распространены в племенах охотников, зато в оседлых племенах земледельцев и скотоводов процветала относительная трезвость и многоженство. Причин тому несколько. Охотники вели более тяжелую жизнь: сил и ресурсов мужчины хватало в основном на выживание и содержание лишь одной подруги. Более тяжелая жизнь стимулировала заливать стресс алкоголем, а недостаточно организованное общество почти не накладывало ограничений на пьянство.

Оседлое общество скотоводов и земледельцев было более прогрессивным и организованным. Хотя алкоголя там производилось больше (в силу оседлости и развития примитивных технологий), пьянство ограничивалось, да и в более комфортном обществе причин для употребления алкоголя было меньше. Мужчины-земледельцы в среднем были богаче охотников, и многие из них могли содержать более одной женщины.

Идем дальше. Римляне и греки называли остальной мир варварским не только за многоженство, но и за то, что он из алкогольных напитков употреблял лишь слабое пиво, в то время как их цивилизация научилась производить более крепкое вино в больших количествах. Однако мы помним, что предшественник римлян и греков — древнее общество земледельцев и животноводов — наоборот, отличалось многоженством. И если переход к вину понятен (по мере развития сельского хозяйства появилась технология производства более крепкого и “эффективного” алкоголя), то с многоженством сложнее.

У Суинена и Сквиччирини такая теория. По мере роста населения и усложнения общества понадобились более эффективные способы управления, чем простое насилие. Ведь раньше было как: многоженство выгодно состоятельным мужчинам, потому что открывает доступ к большому количеству женщин, и всем женщинам, поскольку дает выбор: получать толику ресурсов богатого друга или все ресурсы, но бедного мужа. Единственные, кому многоженство не нравилось, — мужчины с низким социальным статусом. В новом обществе они представляли собой значительную силу, с которой приходилось считаться. В итоге выработался консенсус: моногамия в обмен на политическую стабильность. Бонусом стало рабство, что позволило даже женатым мужчинам заниматься сексом с наложницами. Естественно, что женщины в среднем проиграли от такого сдвига ценностей.

Средние века ничего не поменяли в вопросах пития и любви. Запрет на многоженство остался, хотя многочисленные связи и дети на стороне по-прежнему никого не шокировали. Впрочем, бельгийские экономисты считают неслучайным, что монастыри в средние века были не только оплотами христианства, но и центрами виноделия.

Очередной сдвиг пришелся на промышленную революцию. Во-первых, стало производиться больше алкоголя, а цены на него упали. Во-вторых, большое количество людей переехало из деревни в город, где оторвалось от знакомой иерархии и размеренной жизни. Стрессы и отсутствие привычных ограничений тоже стимулировали выпивку. В-третьих, в новое время богатство стало меньше зависеть от того, сколько у тебя земли в собственности, и больше от того, насколько эффективно ты трудишься. В феодальном обществе постепенное повышение употребления алкоголя не снизило бы производительность труда, но в индустриальном обществе оно вызвало такой спад, что многие землевладельцы обеднели и уже не могли содержать прежнее количество женщин.

Наконец, в-четвертых, в средневековье благосостояние зависело в основном от количества земли в собственности и физического капитала, поэтому богатому по большому счету было все равно, какая из женщин сделает ему ребенка. Из-за взаимозаменяемости “цена” женщины на брачном рынке была мала. В индустриальном обществе будущее ребенка стало меньше зависеть от физического капитала и больше — от человеческого (здоровья, воспитания, образования, связей и т.д.). Заметим, что не только детям, но и самому мужу в новых условиях связи и образование жены могли очень пригодиться. Но “качественного” ребенка могла вырастить только “качественная” женщина (с образованием, связями и пр.), а значит ценность таких женщин выросла многократно, и большинство мужчин могли содержать только одну подругу. Так женщины в какой-то степени вернули вес в обществе, утраченный в Античности.

Суинен и Сквиччирини пришли к выводу, что хотя причинно-следственной связи между опрокидыванием рюмки и моногамным браком нет, в истории действуют силы, которые одновременно стимулируют и то, и другое. Впрочем, читатели блога “Фрикономика”, рассказавшего о докладе, нашли много культур, которые удачно совмещают многоженство с крепкими напитками; обнаружились и такие, кто намекает: “Поживите немного в браке, и сами поймете, что без выпивки никак”.

В общем, поднимая бокал в новогоднюю ночь, задумайтесь: “Я пью, потому что у меня только одна жена (муж), или у меня только один муж (жена), потому что я пью?!”

Николай ДЗИСЬ-ВОЙНАРОВСКИЙ