Нобелевский комитет не понимает природу экономики

Те, кто разбирается в финансовой экономике, могут еще больше удивиться, узнав, что в 2013 г. лауреатами стали и Юджин Фама, и Роберт Шиллер. Фама приобрел известность, развивая давно ставшую краеугольным камнем финансовой теории гипотезу эффективного рынка.

Шиллер — самый известный критик этой гипотезы. Это все равно что наградить премией по физике одновременно Птолемея за теорию о том, что Земля находится в центре Вселенной, и Коперника, доказавшего, что это не так.

На самом деле все не так плохо, как предполагает аналогия. Хотя гипотеза эффективного рынка неверная, основная идея о том, что публично доступная информация склонна влиять на цены на рынке, является важным инструментом для всех, кто имеет отношение к рынку ценных бумаг.

И хотя заявление, что экономисты хорошо предсказывают цены на активы в долгосрочной перспективе, — это преувеличение, исследование Шиллера приводит веские доказательства возвращения к среднему в долгосрочной перспективе, поскольку цены возвращаются к действительной стоимости, сформированной на основе рентабельности активов.

Тем не менее обе эти идеи были доступны всем обладающим здравым смыслом и способностью наблюдать задолго до появления сложных расчетов и огромных объемов данных, с которыми работают специализирующиеся на финансовой экономике ученые.

Нобелевский комитет создает ошибочное впечатление, что в финансовой экономике существует согласованный, признанный и развивающийся комплекс знаний.

На деле эта область знаний, полстолетия бывшая предметом гордости экономических подразделений и бизнес-школ благодаря сочетанию интеллектуальной целостности и практической полезности, сегодня пытается сохранить реальное значение перед лицом финансовой нестабильности.

Проблема не в самой гипотезе эффективного рынка, которую нужно понимать как тенденцию, а не закон. Проблема в построенной вокруг гипотезы надстройке — идее про мир рациональных субъектов с рациональными ожиданиями, достигающих состояния равновесия за счет торговли с другими рациональными субъектами, обладающими аналогичными рациональными ожиданиями.

В этом шедевре убедительности слово “рациональный” используется для описания субъектов и ожиданий в значении, которое значительно отличается от привычного.

Логическую последовательность этой теории защищать намного легче, чем поддерживающие ее эмпирические доказательства. Модель образования цен на активы, созданная на основе этой теории, предполагает поразительную и парадоксальную идею, что характерные для отдельных спекулятивных проектов, например, фармацевтических исследований или программ по разработке оружия, риски не нужно вознаграждать сверх обычного, но риски, связанные с общей для всех компаний макроэкономической неопределенностью, нужно вознаграждать существенными надбавками.

Наиболее удивительное эмпирическое доказательство ошибочности этой идеи можно найти в исследованиях, которые провел сам Фама, а наиболее значимый вклад его солауреата Шиллера в том, что он показал, что степень нестабильности цен на фондовой бирже намного превышает ту, которую можно было бы объяснить с помощью новой информации, влияющей на действительную стоимость.

Но нам не нужно верить, как Фама, что мы все действуем в рамках его концепции рациональности, или, как Шиллер, что мы все — рабы наших психологических слабостей. Есть люди, придерживающиеся золотой середины, которые понимают: используемый экономистами термин “рациональность” не имеет значения в мире с неполной информацией, рациональные ожидания невозможны при коренной неопределенности и невозможно, чтобы постоянно меняющиеся цены на активы представляли собой равновесие.

Компромисс относительно природы материального мира был невозможен: Коперник был прав, а Птолемей ошибался. Но аналогичных несомненных фактов нет и не будет в экономике.

Джон КЕЙ