Кризис-2015: открытие второго сезона

В терминах долгосрочного роста предыдущие шесть лет стали для российской экономики периодом регресса. Несмотря на то что в 2010—2014 гг. Россия пережила самый мощный нефтяной бум в своей истории, заработав на экспорте почти $2,5 трлн, российский ВВП по итогам 2014 г. превысил значение 2008 г. лишь на 6%. При этом мировая экономика в целом выросла на 12%. Это означает, что доля российской экономики в мировой сокращалась, а темпы ее развития были фактически отрицательными. Отрицательные темпы экономического развития стали результатом структурного кризиса. Остановка притока капитала в середине прошлого года и падение цен на нефть в конце дали старт полномасштабному экономическому кризису в России. Август 2015 г., как представляется, открывает его второй сезон, который, вопреки распространенным ожиданиям, по нашему мнению, окажется более трудным, чем первый.

Иллюзорная стабилизации

Летние месяцы стали, кажется, самыми благоприятными для российской экономики за время нынешнего кризиса. Уже июньские данные позволяли предположить, что экономика достигла локального дна, переварив волну прямых последствий внешнеторгового шока и девальвации конца 2014 г. На это указывали как продолжавшееся сокращение инфляции в годовом выражении, так и стабилизация масштабов сжатия потребительского рынка, являвшегося одним из главных рычагов развития кризиса в первой половине 2015 г. Темпы сокращения оборота розничной торговли замедлились в мае — июне и стабилизировались на уровне минус 9,5% к соответствующему периоду 2014 г. Июльские данные по промышленности и динамика индекса выпуска по базовым видам экономической деятельности подтвердили это предположение (см. график).

На первый взгляд может показаться, что промышленность достигла дна и готова перейти к подъему. Однако это вряд ли так. Помимо того что макроэкономический позитив весны 2015 г. (в частности, более быстрое, чем предполагалось, затухание инфляционной волны) был в значительной степени обеспечен отскоком нефтяных цен и соответствующим укреплением рубля, экономика остается под мощным давлением второго кризисного фактора — сжатия кредитного рынка. Это давление проявляет себя, во-первых, в сокращении потребительского кредитования; в результате граждане больше выплачивают прежние кредиты, чем берут новые, что является вычетом из текущего потребления. Во-вторых, — и это еще более важно — масштаб спада инвестиций продолжает нарастать: июльские данные показывают их сокращение на 8,5% к июлю 2014 г.

В такой ситуации, при предположении о стабильности внешних факторов, наиболее рациональным выглядит ожидание вовсе не подъема, а стагнации, переходящей в депрессию, т. е. дальнейшее, но более медленное снижение экономической активности. Однако август нанес мощный удар по базовому условию этого сценария — предположению о стабильности внешних факторов.

Сломанная модель

В июле средняя цена барреля Brent снизилась на 9%, в августе — еще на 8,5%, достигнув пятилетнего минимума. При этом нефтяные котировки демонстрировали небывалую волатильность, указывавшую, что на рынок действует не отношение фундаментальных факторов спроса и предложения, а что-то другое. И действительно, главным событием августа в мировой экономике стали не колебания цен на нефть, а масштабное падение китайского фондового рынка, изменившего представление о характере вызовов для мировой экономики в целом, и российской — в частности.

На протяжении первой половины 2015 г. дело выглядело так, что нестабильность нефтяных цен связана с желанием Саудовской Аравии ограничить успехи сланцевой добычи в Северной Америке. В результате сформировалось представление о формуле нового ценового равновесия: избыточное предложение нефти ведет к снижению цен до того уровня, на котором начинает серьезно сокращаться добыча в США, после чего цены корректируются вверх. При этом в среднесрочной перспективе растущий спрос на нефть будет сдвигать точку равновесия выше — надо только подождать. Однако представление о “растущем спросе” подразумевало, прежде всего, продолжающийся рост Южной и Юго-Восточной Азии, остававшихся главным маяком позитива для глобальных рынков.

Обвал китайского рынка поставил эти представления под сомнение. Впервые за последние два с половиной десятилетия китайское экономическое чудо выглядит столь неустойчивым. Отток капитала фиксируется в Китае уже пять кварталов подряд, а его размер превысил $500 млрд. Некоторые аналитические центры сегодня оценивают ожидаемый реальный (не надутый официальной статистикой) рост экономики Китая в 2015 г. на уровне 4%. Это означает, что темпы роста развивающихся экономик в целом по итогам года окажутся ниже 3%, и это станет худшим показателем для них со времен кризиса 1997—1998 гг.

В такой ситуации основным фактором на нефтяном рынке становится уже не Саудовская Аравия, а перспектива самого масштабного за последние 17 лет замедления развивающихся рынков, которое почти наверняка отразится в динамике спроса на сырьевые товары (прошлый кризис “азиатского чуда”, как известно, привел к тому, что баррель нефти стоил меньше $10). На то, что дело сегодня не в нефти и не в Саудовской Аравии, указывает и динамика цен на прочие сырьевые товары. В конце 2014 г. на фоне обвала нефтяных цен цены на металлы оставались еще весьма высокими, и это немало помогло российской экономике в начале 2015 г. К августу 2015 г. по сравнению с летом 2014 г. цены на металлы снизились почти на 30%. А интегрированный индекс сырьевых цен МВФ в августе 2015 г. составил 59% к своему значению в августе 2014 г.

Ключевым фактором сегодня является сокращение притока средств на развивающиеся рынки. Общий объем мировых прямых иностранных инвестиций, по расчетам UNCTAD, сократился в 2014 г. на 16%. Эффект этого сокращения испытали на себе преимущественно транзитные экономики (страны бывшего СССР, ключевое место среди которых занимает Россия, и балканские страны), а также Латинская Америка. В 2015 г. жертвами этого процесса стали уже и азиатские экономики. Между тем именно стремительный рост объемов инвестиций в развивающиеся рынки был в 2000-е гг. драйвером их ускоренного роста (среднегодовые прямые иностранные инвестиции в рынки развивающихся стран в 2005—2013 гг. были в 5 раз выше соответствующих значений 1990-х гг., по данным UNCTAD). Бурный рост развивающихся экономик толкал вверх реальный спрос на сырьевые товары и ожидания, что вело к быстрому росту цен на сырье. Сегодня этот цикл выглядит завершенным. Недавняя статья в Financial Times, посвященная августовским событиям на мировых рынках, имела симптоматичный заголовок: Emerging markets: fixing a broken model.

Все это означает, что “сырьевая пауза” может оказаться и глубже, и длиннее, чем это представлялось год назад. Динамика сланцевой добычи в США будет эффективно ограничивать коридор нефтяных цен сверху, но не факт, что снизу.

Инерционная модель и ее последствия

Россия раньше других вступила в новую эпоху. Нефть подешевела раньше и резче других сырьевых товаров, а действия российского руководства на Украине отрезали Россию от мировых рынков капитала (прямые инвестиции в Россию сократились в 2014 г. в 3 раза). Конечно, полгода — это небольшой срок, но некоторые предварительные наблюдения вполне можно сделать.

Во-первых, никакого обвала не случилось. За предыдущие годы и частный, и государственный сектор накопили некоторую подушку амортизации. Как отмечено в последнем выпуске “Бюллетеня социально-экономического кризиса”, выпускаемого Аналитическим центром при правительстве России, в предыдущие годы население существенно обновило и расширило арсенал доступных товаров длительного пользования, что позволяет ему пока спокойно реагировать на сокращение доходов, откладывая крупные покупки и в большей степени сохраняя текущее потребление. То есть на фоне интенсивного роста благосостояния прежних лет потери 2015 г. еще не представляются критическими.

Если социальная инерция кажется пока благом, то инертность реакции на развивающийся кризис экономики в целом выглядит удручающе. Важный вывод, который можно сделать по итогам первого кризисного полугодия, состоит в том, что эффект импортозамещения в результате как 30—40%-ной девальвации, так и административных мер (продовольственные контрсанкции и разрыв экономических отношений с Украиной) оказался крайне ограниченным. Пока дело выглядит так, что на сокращение экспортных доходов экономика реагирует ослаблением рубля, следствием которого становится рост цен и сокращение потребления, но не замещение (за исключением отдельных узких товарных групп) выпадающего импорта отечественным производством.

Характерно, что те отрасли, которые позитивно реагировали на девальвацию на рубеже 2014—2015 гг. (например, пищевая промышленность, обработка древесины), весной — летом демонстрировали затухание роста или снижение выпуска (см. сезонно и календарно скорректированные ряды промышленного производства ГУ ВШЭ). Когда спрос в начале года резко сжимался, рост выпуска в пищевой промышленности означал, что доля отечественной продукции на рынке увеличивается. Однако к лету, когда спрос стабилизировался, пищевая промышленность фактически перестала расти. Зато растет доля продовольствия в импорте, прежде всего — за счет стран СНГ. Доля продовольствия в импорте из ближнего зарубежья, по данным таможенной статистики, выросла до 19,4% в январе — июле 2015 г. против 17% в январе — июле 2014 г. и 17,5% в январе — марте 2015 г.

И это еще одна новая реальность нынешнего кризиса: теперь девальвация не означает автоматического выигрыша отечественного производителя, а означает лишь, что ему придется конкурировать с более дешевым импортом из развивающихся стран и ближнего зарубежья. Причем ключевыми факторами такой конкуренции будут уровень фактических издержек и доступность инвестиционных ресурсов. И здесь отрезанная от международных рынков капитала Россия будет в заведомо проигрышном положении в сравнении с такими мощными своими развивающимися соседями, как Китай, Турция или Казахстан. Даже следующая волна девальвации, приближающая российский рубль к уровням 80—90 руб./$, не сделает российский рынок неуязвимым для конкуренции с их стороны.

Таким образом, с одной стороны, ситуация на мировых рынках делает более вероятным сценарий дальнейшего снижения сырьевых цен, нежели их разворота к росту, а, с другой стороны, процесс реаллокации финансовых и трудовых ресурсов, необходимый для адаптации российской экономики к новым реалиям, отнюдь не будет автоматическим и будет сопряжен с социально-политическими стрессами, адекватными масштабам накопленных за годы рентного процветания диспропорций. Пока же социально-политические издержки такой реаллокации выглядят для страны менее приемлемыми, чем постепенное сокращение уровня жизни и деградация экономики.

Кирилл РОГОВ