Излом европейской мечты

Счастье было так возможно. Было понятно, куда стремиться. И вот, несколько кризисных лет — и от этой прекрасной ясности мало что осталось.

Единая Европа стала похожа на поздний Советский Союз со всем его репертуаром взаимных обличений, упреков в паразитизме, угроз “перестать кормить” и обещаний подать на развод.

На сегодня среди самих же объединенных европейцев нет согласия насчет того, что такое “европейский путь” и куда он должен в конце концов привести. Что такое Евросоюз в идеальном своем виде? Централизованное супергосударство? Альянс независимых держав, созданный с целью ускоренного роста экономики? Культурно-этнографический клуб для тех, кто практикует некий “европейский образ жизни”?

Именно импровизированные попытки перемешать первое, второе и третье, не задумываясь, как они будут друг с другом сочетаться, и привели к тому, что великий проект буксует сейчас на всех своих направлениях.

Взамен общеприятных декламаций о единых культурных корнях — разговоры о том, что именно культурная пропасть между осмотрительными северянами и расточительными южанами привела к долговому кризису и необходимости для первых содержать вторых. Тот факт, что британцы, оставаясь хладнокровными северянами, по размерам бюджетного дефицита и госдолга вполне могут дать фору темпераментным испанцам (в прошлом году дефицит и госдолг были, соответственно, 10,3% ВВП и 76,1% ВВП у Британии и 9,3% ВВП и 60,1% ВВП у Испании), в фокус спора просто не попадает. Британия стоит в Евросоюзе только одной ногой, в еврозону не входит и своими трудностями ее не обременяет.

Очевидная еще недавно мысль, что членство в ЕС и особенно в еврозоне стимулирует экономический рост, сегодня уже совсем не очевидна. Доля Евросоюза в мировой экономике плавно, но уверенно снижается.

В последнем докризисном году, 2007-м, она составляла 22% мирового ВВП. В 2011 году — 19%. Величина ВВП в ЕС в этом году все еще ниже, чем в 2007-м, и только в 2012-м, если сбудется последний прогноз Европейской комиссии о сохранении хоть и крошечного, но роста, слегка превысит этот уровень.

Не подтверждается и гипотеза, что те члены ЕС, которые сохранили национальную валюту, должны экономически проигрывать тем, кто перешел на евро. В прошлом и в этом году из десяти членов ЕС, не входящих в еврозону, пять росли лучше, чем в совокупности семнадцать стран, в эту зону входящих, и пять — хуже, чем они. Чемпион Евросоюза по темпам роста Польша (15% роста ВВП в 2008—2011 гг.) в еврозону не входит. Впрочем, не входит туда и чемпион ЕС по темпам спада — Латвия (около — 20% в 2008—2011 гг.). Но в следующем, 2012-м, по всем признакам лидерами спада станут уже проблемные страны еврозоны, особенно Греция (ей обещают снижение ВВП еще по крайней мере на 3% сверх тех 10%, которые она потеряла в 2008—2011 гг.).

Единую Европу создавали, чтобы вылечить застарелые болезни, вызванные исторической раздробленностью континента, но она быстро обзавелась своими собственными болезнями.

“Несчастной победой политики над экономикой было создание единой европейской валюты… Поддержание еврозоны в ее нынешнем состоянии обойдется намного дороже, чем ее распад… Если бессмысленный рост государственных расходов в Европе будет продолжать неконтролируемо расти, Европа станет периферией динамически развивающегося мира…” Высказываниям президента Чехии Вацлава Клауса, выдающегося экономиста и отца чешского капитализма, особую вескость придает то, что он с самого начала только это и говорил, еще задолго до кризиса.

Для него и для других евроскептиков желаемый Евросоюз — это всего лишь экономический альянс национальных государств, не жертвующих ради этого объединения ни собственной валютой, ни свободой рук в своих домашних хозяйственных решениях. Такая прозаическая модель далеко не всем в Европе нравится, нет в ней того размаха, но ее логика хотя бы понятна. Менее понятна логика капитанов ЕС, французов и немцев, которые придумали единую европейскую валюту, но отказались от создания структур, необходимых, чтобы она нормально работала. Точнее, создали эти структуры только наполовину. Европейский Центробанк оказался вполне компетентным и весьма ответственным учреждением. Уж точно более ответственным, чем Федеральная резервная система Соединенных Штатов. Если бы к этому еще добавились прочие необходимые учреждения и в первую очередь эффективно работающий европейский минфин, то это и был бы настоящий ответ Клаусу — доказательство того, что институты европейского супергосударства способны действовать ничуть не хуже институтов государств национальных. Но в том-то и дело, что капитаны Европы очень хотели управлять Европой как единым целым, однако совершенно не желали ставить при этом самих себя под какой-либо наднациональный контроль. Такое вот губительное для их же проекта, но очень понятное, очень человеческое противоречие.

Которое сразу же нашло себе и вполне материальное выражение. Именно Германия с Францией еще до всякого кризиса стали нарушителями Маастрихтских критериев, придуманных для поддержания стабильности евро. Первыми, кто превысил лимит в 3% ВВП, установленный для дефицита национальных бюджетов, были именно они. Это лишило их возможности делать замечания остальным, и спохватились они только недавно, когда периферия еврозоны уже пошла в разнос.

Бесподобную атмосферу, в которой создавался евро, простодушно воспроизвел экс-президент Франции Жискар д'Эстен в своей докризисной книжке “Французы”. Проектирование великой наднациональной валюты состояло в изображении одного из ее отцов, из дискуссии о месте пребывания ЕЦБ (пришлось, к сожалению, уступить немцам и согласиться на Франкфурт); из борьбы за то, чтобы первым главой ЕЦБ был назначен француз (в первом заходе не удалось по причине халатности преемников Жискар д'Эстена); и, главное, из великой битвы за то, чтобы сохранить за новой валютой изящное французское название “экю”. С чувством глубокого сожаления государственный деятель завершает пространный свой рассказ горьким пассажем о том, что “европейская денежная единица потеряла свое название “экю”, эту частицу блестящего наследия, оставленного династией Валуа и эпохой Возрождения, ради неблагозвучного евро”.

Надо ли удивляться, что при такой пустоте руководящих умов продукт получился не вполне совершенным? Скорее уж стоит подивиться тому, что вообще хоть что-то получилось. Ну а теперь надо либо переделывать то, что было сделано неправильно, либо ждать, пока вся конструкция не развалится стихийно.

То, что полмиллиарда людей объединились в Евросоюз, а 65% из них пользуются единой валютой — одно из величайших свершений в истории. Но этому континентальному альянсу и этой действующей на сегодня единой валюте суждено стать либо костюмом на вырост, который европейцам только еще предстоит по-настоящему освоить, согласившись пройти через материальные жертвы, либо очередное грандиозное, но в конечном итоге неудачное начинание, которых много уже было в многовековой истории попыток объединить Европу.

Если движение по европейскому пути сегодня вообще продолжается, то это не один маршрут, а несколько на выбор.

Модель европейского супергосударства требует обзавестись полным комплектом наднациональных структур. Модель закрытого культурно-этнографического клуба может обойтись и без сверхцентрализации, но подразумевает, во-первых, что экономический рост тут не будет первым приоритетом, поскольку такое объединение само себе награда; а во-вторых, что все участники научат друг друга единообразному поведению, в том числе и в сфере экономических решений, как это и подобает носителям единых стандартов европеизма. Ну а вариант с альянсом сугубо экономическим обещает, наоборот, широчайшее разнообразие решений, включая частичный, а то и полный отказ от евро и даже чистку рядов ЕС, если изгнание неудачников будет обещать оставшимся материальную выгоду.

Немного терпения, и события покажут, какой из путей будет выбран. Но при любом их повороте идеология “европейского пути” сможет многое пережить и вряд ли надолго выпадет из повестки. Слишком велико историческое обаяние “европейскости”. И слишком сильна древняя идея единой Европы, еще никогда не побеждавшая полностью, но ни разу не терпевшая окончательного поражения.

Сергей ШЕЛИН