Хандра демократии

Но опыт России, попытавшейся лечить недостатки демократии авторитаризмом, действует вполне отрезвляюще. 

“Нынешняя система — это система поступательного демонтажа социального государства, постепенной приватизации общественных функций государства и фактического упадка того демократического правового порядка, который столь долго и непросто создавался в Европе”. Мало кто в России с первого раза угадает, что этот пассаж описывает ситуацию в одной из самых благополучных посткоммунистических стран — Чехии. Но именно так обстоят дела в его стране, по мнению Павла Рыхетского — главы чешского Конституционного суда, в прошлом — видного социал-демократического политика, а еще раньше — диссидента. При этом никаких ужасов в размеренной, уютной, несколько провинциальной чешской жизни вроде бы не происходит, хотя мировой экономический кризис отразился и на этой стране.

На первый взгляд, велик соблазн обвинить пана Рыхетского в том, что он сгустил краски. Но это не так:

острее, чем экономические проблемы, в Чехии ощущается то, что можно назвать кризисом разочарования — глубокое недоверие большей части граждан к истеблишменту, основным политическим партиям и многим государственным институтам, усталость и отвращение, вызываемые невыполненными обещаниями политиков и заметным уровнем коррупции.

Напряжение, создаваемое этой ситуацией, пока скорее подспудно и вряд ли в ближайшее время приведет к каким-то бурным событиям. Интереснее и тревожнее, однако, то, что речь идет не только о чешском явлении — в кризисную полосу, похоже, вступило большинство “молодых демократий” Центральной и Восточной Европы.

В Венгрии, по данным недавних опросов общественного мнения, около 60% избирателей не знают, за кого голосовать. При этом рейтинг правящей партии Фидес (Венгерский гражданский союз) упал ниже 20%, хотя еще два с небольшим года назад партия нынешнего премьера Виктора Орбана выиграла выборы, набрав 53% голосов и обеспечив себе конституционное большинство в парламенте. Парадокс ситуации в том, что, в отличие от “стандартных” демократий, когда падение популярности правительства сопровождается ростом рейтинга оппозиции, в нынешней Венгрии оппозиция по-прежнему отстает от партии Орбана, а разочарованные избиратели уходят не к какой-то политической силе, а “в никуда” — в апатию. Это состояние, однако, не может длиться вечно и, как показывает история (не только венгерская), нередко заканчивается социальным взрывом.

Характерно, что политическая апатия нередко следует за так называемым “синдромом спасителя”, когда недовольство существующей властью приводит к чрезвычайно высокой поддержке оппозиции, которая одерживает на выборах непропорционально триумфальную победу. Вслед за Венгрией, подарившей в 2010 году Орбану полный контроль над парламентом, по этому пути пошла Словакия. Там в марте этого года левоцентристская партия “Смер” Роберта Фицо набрала более 44% голосов и получила возможность самостоятельно сформировать правительство — первое некоалиционное с 1998 года. Скорее всего, нечто подобное произойдет в начале декабря и на парламентских выборах в Румынии: там рейтинги Социально-либерального союза (СЛС) превышают 50%. СЛС, чей лидер Виктор Понта уже несколько месяцев возглавляет правительство, правда, можно считать оппозицией лишь по отношению к президенту Траяну Бэсеску. Но это лишь следствие того, что переход власти от прежних правителей к новым в Румынии проходит в несколько этапов.

“Спасители” обычно не спасают и быстро теряют поддержку, поскольку взятый ими на вооружение популизм противоречит непростым социально-экономическим реалиям восточноевропейских стран, и разочарование избирателей становится неизбежным.

Словацкий премьер Роберт Фицо почувствовал это, когда сразу после выборов предложил двум оппозиционным партиям сформировать вместе с его “Смером” правительство национального единства, взяв таким образом на себя часть ответственности за положение дел в стране. Оппозиция отказалась, видимо, ожидая, что в скором времени Фицо неизбежно столкнется с трудностями, и тогда в роли новых “спасителей” смогут выступить уже нынешние оппозиционеры. Но, как показывает пример Венгрии, это правило работает не всегда: избиратели могут просто устать от вечных обещаний и разочарований.

Другая опасная тенденция, которую отмечают восточноевропейские политологи, — появившееся в странах региона (впервые после их вступления в Евросоюз) стремление некоторых политиков понемногу сокращать пространство гражданских свобод, заодно подрывая систему сдержек и противовесов, на которых основана любая демократия. Чемпионом в этом отношении является Виктор Орбан, с чьей подачи была реформирована венгерская судебная система (так, чтобы усилить косвенный контроль над ней со стороны правящей партии), усилены полномочия контрольных органов в области СМИ и предложены некоторые изменения избирательного законодательства, также потенциально выгодные партии Фидес. Технология всех этих реформ отчасти напоминает действия Владимира Путина (по слухам, Орбан относится к российскому президенту с немалым респектом), также создавшего систему политически выгодных ему законодательных ограничений. Но, в отличие от Путина, венгерскому премьеру, помимо оживившихся оппонентов внутри страны, приходится иметь дело и с могущественным противником в лице наднациональных органов ЕС. По настоянию Брюсселя в ряд законов, вызвавших протесты оппозиции и гражданских активистов, были внесены смягчающие поправки. Пространство для маневра у Орбана, в отличие от Путина, невелико: Венгрии, которая никак не может выбраться из тяжелого экономического кризиса, крайне нужны новые займы, обещанные ЕС и МВФ — в обмен на выполнение ряда экономических и политических условий.

В Румынии многие наблюдатели, даже не сочувствуя экспансивному и наделавшему немало ошибок президенту Бэсеску, назвали попыткой монополизации власти недавний референдум об отстранении главы государства от власти, организованный с подачи премьера Понты. (Бэсеску, правда, устоял, так как к избирательным урнам пришло меньше граждан, чем было нужно для признания референдума состоявшимся).

В Чехии обвинения в превышении полномочий звучат в адрес президента Вацлава Клауса, который, как и его румынский коллега, вступил в затяжной конфликт с правительством.

И даже в Польше, где демократические механизмы в последние годы работают по сравнению с другими странами региона, возможно, наиболее гладко, на днях разразился скандал вокруг нового закона о митингах, одобренного парламентским большинством и подписанного президентом Брониславом Коморовским. По сравнению с российскими ограничения, введенные этим законом, мягки: сокращается срок подачи организаторами уведомления о массовых акциях, а власти получают право запрещать их проведение в случае, если два митинга запланированы в одно время на том же месте, в результате чего грозит нарушение общественного порядка. Тем не менее, ведущая оппозиционная партия “Право и справедливость” заявила, что этим законом президент и правящая “Гражданская платформа” нарушили конституцию, и призвала польское общество “встать на защиту демократии”.

Чем объясняется вся эта неутешительная картина? Во-первых, явно остался в прошлом период преувеличенных общественных надежд, связанных с падением коммунистических режимов и последующей ускоренной интеграцией большей части стран региона в ЕС. С одной стороны, разрыв в уровне жизни, состоянии общественных и государственных институтов между странами ЦВЕ и Западом сохраняется — и это явно надолго. С другой —

восточноевропейцы уже чувствуют себя неотъемлемой частью западного мира, а потому склонны оценивать поведение своих элит по меркам развитых демократий — и результаты сравнения не могут не вызывать недовольства.

Ведь мало кому здесь придет в голову утешать себя тем, что, несмотря на все проблемы, новые члены ЕС, за исключением разве что Болгарии и Румынии, смотрятся весьма неплохо в сравнении со странами бывшего СССР как по уровню гражданских свобод, так и по многим социально-экономическим показателям.

Во-вторых, нынешний кризис еврозоны, хотя и затрагивает большинство стран ЦВЕ лишь косвенно (на единую европейскую валюту в регионе перешли пока лишь Словакия, Словения и Эстония), в действительности неизбежно отразится на их положении в рамках ЕС. Речь ведь идет не просто об экономических проблемах, а о переосмыслении всего проекта европейской интеграции, в том числе концепции национального суверенитета. Для бывших соцстран, проживших большую часть прошлого столетия в условиях прямой оккупации или политического доминирования иностранных держав, это довольно болезненный вопрос. Поэтому

неизбежно усиление внутренних конфликтов между проевропейскими и националистическими силами, что уже вовсю проявляется в Польше, Чехии и Венгрии.

В-третьих, хотя за 20 посткоммунистических лет демократия как механизм в ЦВЕ сформировалась, некоторые детали этого механизма работают с большим скрипом. Это, прежде всего, судебная система, во многих случаях зависимая от разного рода политических интересов и лоббизма влиятельных групп и лиц. Роль лоббистских контор порой выполняют политические субъекты — вроде чешской партии “Дела общественные”, созданной одним политически амбициозным предпринимателем и после выборов 2010 года даже вошедшей на некоторое время в состав правящей коалиции. В результате у граждан возникает ощущение кризиса демократии как таковой — хотя речь идет скорее лишь об окончании первого этапа ее развития, когда встает вопрос о том, как вернуть демократическим институтам их полноценный характер.

Этот вопрос наверняка встанет со временем и перед восточными соседями ЦВЕ, в том числе перед Россией.

На рубеже тысячелетия Россия страдала от политических недугов, в чем-то напоминающих нынешние восточноевропейские. В качестве лечебного средства был испробован авторитаризм. 12 лет спустя становится ясно, что болезнь не излечена, а лишь загнана вглубь.

Хотя бы поэтому имеет смысл присмотреться к тому, как и чем будут лечиться другие.

Ярослав ШИМОВ