Голубой дьявол

Но о шахтерах сегодня вспоминают лишь в черные дни шахтных аварий. Да еще в “датские” дни, отмеченные красным цветом в календаре, когда с трибун звучат пафсоные слова о “шахтерской гвардии труда”, о “людях мужественной профессии”. Рассказ, который прислал в “ДКР” житель Красного Луча Евгений РУДОВ, — из шахтерских буден.

И хотя наше издание не публикует литературные произведения, для этой истории мы сделали исключение. Не только потому, что автор по профессии и по жизни хорошо знает, о чем пишет, но и потому, что мы, жители шахтерского края, плохо знаем цену тем самым шахтерским будням, из которых складывается жизнь горняков, столь низко ценимая государством.

В начале смены, перед спуском в шахту, звеньевой с загадочным видом отозвал меня в сторону и спросил:

— Со мной работать хочешь?

Я был удивлен таким поворотом дела и, не понимая, что от меня требуется, ответил:

— А разве я не с тобой работаю? Или ты меня уже списал со своего звена. За какую провину?

Иван Савельевич слыл опытным шахтером с многолетним стажем, и мне, молодому рабочему, рядом с ним работалось легко и спокойно. Я всегда был уверен в своём начальнике и потому покидать его не собирался. Но и загадок не любил. В шахте их не должно быть. Работа у нас тяжёлая, опасная, скрывать друг то друга нечего, добывали уголёк вместе, разом на праздники гуляли и выпивали тоже разом — всей бригадой.

— Не кипятись, — остудил меня звеньевой. — Вчера вызывал главный. Поступила “сверху” цидула, ну ты понимаешь, указание. Надо помочь соседней шахте с освоением новой техники. Не ладится у них работа с ней.

Теперь я понял, в чем дело. Этот узкозахватывающий угольный комбайн УКР-1, который недавно поступил и на соседнюю шахту, внедрить на наши пласты h7, h8, h4 было делом не из легких. Норовистый “конь” вначале совсем не хотел слушаться, вел себя упрямо и непредвиденно. То лез в кровлю, то долбил почву, а то и вовсе вылезал из забоя. Помаялись с ним. Обуздать ретивого “скакуна” было непросто. Но постепенно, не сразу, мы “укротили” его. Комбайн стал брать метровую полоску угля и успешно работал на наших пластах.

— А что за секретность? — всё же недовольно спросил я.

— Да никакой секретности. Мне поручено набрать звено. Вот и выбираю себе лучших, толковых. Не буду же кричать об этом на всю нарядную. И не каждого возьму. Так пойдёшь со мной?

— Пойду, — ответил я. — С тобой куда угодно пойду.

— Ну, ну, — как-то неловко засмущался Иван Савельевич. Такое отношение к себе он считал “телячьими” нежностями и не любил этого. Но я был искренен с ним.

— А в зарплате мы не потеряем? — запоздало забеспокоился я после того, как дал своё согласие.

— Не волнуйся. Ещё и за внедрение получишь. Обижен не будешь.

Зима в том году выдалась на редкость злой и снежной. Стояли жуткие морозы, намело сугробы снега. Даже вездесущие воробьи притихли и попрятались от стужи.

К новому месту работы добираться стало дальше чем к нашей шахте, но мы не опаздывали. Неловко было срамиться перед новым коллективом. Чувствовали на себе испытывающие взгляды и старались быть подтянутыми и деловитыми. К этому нас обязывала ещё и шахта, которая считалась сверхкатегорийной по метану и опасной по запыленности.

Тот день был обычным, как и все предыдущие. После наряда мы спустились под землю, прибыли к месту работы и первым делом съели свои тормозки. Перерывов на обед у нас не было, а потому заряжались сразу и на всю смену. Отработавшие перед нами горняки не догнали комбайн до верхней ниши метров шестьдесят. А так как самой ниши ещё не было, она только намечалась, нам предстояло её оформить.

Наклонная по пласту угля лава тянулась в длину более чем на двести метров, и на обоих своих концах имела горные выемки, ниши — нижнюю для зарубки комбайна и верхнюю для его выхода. А между нишами пласт, где продвигающийся комбайн рубил уголёк, давал проходку.

Мы принялись бурить двухметровые шпуры, оконтуривая будущую нишу, и тут я вдруг услышал, как стоглавой змеёй шипит выделяющийся из пробуренных скважин метан. Впечатление было такое, будто где-то близко поврежден резиновый шланг компрессора и из образовавшейся дыры свободно прёт сжатый воздух. Это мог быть только суфляр, крохотное месторождение газа, сдавленное веками или тысячелетиями со всех сторон миллионами тонн породы, и теперь, получив свободный выход, метан рвался наружу из запертой было кубышки. Никакая вентиляция не могла быстро справиться с таким выделением, и мы не стали закладывать в шпуры взрывчатку и палить. Оставили эту работу следующей смене.

Включили комбайн, и уголёк, ради которого мы ежедневно спускались в шахту, посыпался на почву лавы, пополз по её наклону к накопительному бункеру, металлическому люку и дальше в вагонетки откаточного штрека. Шла добыча. Черные от угольной пыли лица, только светились живые белки глаз и розовели губы.

Неожиданно верхний бар комбайна зацепил кровлю, чиркнув стальными зубками по крепкому песчанику, и тут же посыпались искры…

Через мгновение холодное сияние голубого пламени охватило весь режущий орган. Оно наматывалось на вращающийся бар комбайна пляшущей огненной лентой, тугой косой, разлохмаченной пеньковой верёвкой, каждый раз вспыхивало в новом месте, угасало и вновь вспыхивало, как будто смеялось над перепуганными шахтерами, раздумывая, как ещё показать им свою силу. Огонь перекинулся на весь комплекс, стал неистово метаться по забою, словно разряды молнии, не было только раскатов грома. Газ горел в разных местах, полыхал голубым дьяволом в тёмной и мрачной лаве.

После минутной растерянности и испуга машинист выключил комбайн, и мы бросились тушить пожар. Но под рукой не оказалось ни огнетушителей, ни песка, ни воды. Первым подал пример Иван Савельевич. Он стянул с себя робу и, размахивая нею как палашом на поле брани, принялся бить по огню. Мы тут же последовали за ним. Колотили куртками по бару, по комбайну, кровле, забою, по огненному дракону, который убегал от наших хлестких ударов и возвращался вновь.

Когда дьявол был укрощен, огонь потушен, в изнеможении повалились на землю. Слышалось тяжелое сопение как у ползущего в гору паровоза. Наступило долгое и тягостное молчание. Концентрация газа была настолько высокой, что метан не взорвался, а загорелся. Будь она ниже, не миновать взрыву. И тогда… на-гора подняли бы десять трупов.

Настроение у всех было мрачное, подавленное. Не шутка, одной ногой стояли уже в могиле.

— Что, мужики! В следующий раз возьмём с собой баранину. Будем шашлыки жарить.

Это выводил нас из транса, из оцепенения Иван Савельевич. Зашевелились, задвигались, услышав живую речь.

— Начнём со звеньевого, — отозвались на шутку пришедшие в себя горняки. — Ты приносишь мясо первым. Смотри не дешевись. Выбирай без костей. Мослов своих хватает. Из нас хорошего шашлыка не получится.

Горный мастер в это время находился в вентиляционном штреке, и мы все скопом полезли к нему. Когда Иван Савельевич рассказал ему о случившемся, мастер заметался как ошпаренный. У него от страха затряслись руки. А было мастеру сорок восемь лет, два года до пенсии. Он наверняка бы остался жив, а мы… Может судили бы его, лет десять дали, по году за каждый труп.

Мы уже окончательно пришли в себя, подобрали свои куртки, взяли самоспасатели и двинулись к стволу, ходьбы было километра полтора. Смена ещё не закончилась и потому шли пешком.

Выбравшись на поверхность, радостно и легко дышали морозным воздухом, любовались зимним холодным небом. Отправились в столовую. По шахтерскому обычаю взяли на список в буфете по бутылке водки, закуску и выпили за своё второе рождение. К нашему столу подсели ещё горняки, и получилось шумное застолье.

О пожаре в лаве знала уже вся шахта, знали и работницы столовой. Обслуживали они нас безупречно, как настоящих мужиков, не дрогнувших в опасной ситуации.

Когда вернулись домой, на свою шахту, я рассказал об этом случае горнякам. Они были потрясены. Наша шахта не считалась газовой, и таких выбросов метана здесь никто не помнил.

Евгений РУДОВ