Финские рецепты многонациональной кухни

...потому что опыт становления финской государственности, состояние общества и динамика общественного мнения могли бы служить не только источником полезной информации, но и материалом для размышлений, выявлением некоторых параллелей как положительных, так и отрицательных, а следовательно, и определенных “рецептов” и предостережений. Интересными для Украины должны быть и некоторые изменения политического ландшафта Финляндии, и опыт избирательных кампаний. В частности, 22 января текущего года состоялись очередные президентские выборы, в которых участвовали восемь кандидатов от каждой из представленных в парламенте партий. Они привели к ожидаемой (по результатам социологических опросов) победе в первом туре Саули Ниинисто (бывшего министра финансов, бывшего спикера парламента, кандидата от Пар­тии национальной коалиции), который получил 37% голосов. Однако следует отметить, что после 30 лет пребывания на посту президента выдвиженцев Социал-демократической партии в этот раз ее кандидат даже не прошел во второй тур: на втором мес­те ока­зался представитель Зеленой лиги (18,8%), опере­див всего на 1,3% своего соперника из Партии центра.

Не останавливаясь на общеизвестных представлениях о Финляндии как стране довольно успешной, мирной и комфортной для обитания, хотелось бы поразмыслить над определенными трендами последнего времени, которые привели, в частности, к стремительному росту популярности политических сил, до сих пор считавшихся довольно маргинальными. Речь идет прежде всего о результатах парламентских выборов в апреле 2011 г., неожиданностью которых стал успех националистической партии “Настоящих финнов” — популистской и левоцентристской в экономических вопросах, но консервативной — в социальных. К тому же ее основные прог­раммные принципы базируются на евроскептицизме, антиглобализме и негативном отношении к миграционной политике, что вообще характерно для правых политических партий. “Настоя­щие финны” получили свыше 19% голосов (в 2007 г. — 4%, в 2003 г. — 1,5%). Как третья по численности парламентская партия они не вошли в правительственную коалицию, став вместо этого основной политической оппозицией.

Успех “Настоящих финнов” можно, наверное, объяснить отношением местного населения к иммигрантам, прибывающим в поисках лучшей жизни из разных стран Азии и Африки, а также большой популярностью Финляндии среди россиян, количество которых в течение последних 20 лет неустанно увеличивается. Негативное отношение к пришельцам из “экзотических” стран — членов так называемых “видимых меньшинств” — вызвано, к сожалению, весьма распространенной европейской ксенофобией к чужеземцам, которые, дескать, угрожают разрушением или ослаблением традиционных общественных и духовных ценностей. Хотя доля таких миг­рантов в Финляндии еще не очень большая, риторика финских правых полностью совпадает с высказываниями известных лидеров европейских “исламофобов” и “мигрантофобов”.

Что касается россиян и русскоязычных, то здесь ситуация сложная: немаловажную роль играет такой фактор, как историческая память — пребывание (после 600 лет под властью Швеции) в составе Российской империи, гражданская война после ее распада, нападение СССР и “зимняя война” 1939—1940 годов и т.д.

В контексте истории Украи­ны важен опыт ненасильственного, но массового и мощного сопротивления в конце ХІХ века имперским попыткам лишить финнов фактической автономии, проводить политику языковой и культурной русификации. Глав­ным организатором такого сопротивления стал Конститу­ционный фронт, объединивший финскую и шведскую молодежь, женщин, либералов и социалистов, независимо от идеологических или этнических особенностей. Формы и методы борьбы были разные: массовые акции протеста, забастовки, подпольные сети “Самиздата”, отказ от сотрудничества, бойкот представителей российской власти и своих коллаборационистов. Наиболее успешной оказалась международная петиционная кампания Про-Финляндия, в течение которой обращение в поддержку финнов подписали в общей сложности 1050 выдающихся европейских деятелей науки, культуры и искусства, а также влиятельных политиков. На фо­не мятежных революционных событий в метрополии 1905 года упорная ненасильственная борьба финнов за свои права и сохранение собственной этнокультурной идентичности вынудила имперскую власть отступить.

После Первой мировой войны и распада Российской империи пришлось пережить и ост­рый период сепаратизма этнических шведов, составлявших подавляющее большинство населения Аландских островов, утраченных Швецией — вместе с землями этнических финнов, — в результате российской победы и мирного договора 1809 года. Но и этот конфликт удалось уладить мирным путем: с помощью Лиги Наций жители Аландов получили широкие автономные права и гарантии их сохранения, при этом оставшись в составе Фин­ляндии и со временем развив собственную “аландскую идентичность”.

Весьма травматичными были для финнов и последствия “зимней войны”: согласно мирным договорам (Московский 1940 и 1944 гг., Парижский 1947 г.), Финляндия вынуждена была ус­тупить в пользу СССР 10% всей территории, потеряв Выборгскую губернию и 44 муниципалитета; еще 21 муниципалитет было разделен между двумя государствами.

Кроме того, оттуда пришлось эвакуировать карельское население и обустроить его на финской территории (в общем 440 тыс. чел). В 1940 году финский парламент принял два закона: о немедленном расселении и о компенсации имущества, утраченного вследствие вынужденной эвакуации. По этим законам финские муниципалитеты, церковные приходы и частные фермы были обязаны передать часть своих земель государству, которое, в свою очередь, отдавало их карелам как компенсацию за утраченное во время переселения. При этом закон содержал языковую статью, согласно которой расселение карелов не должно было повлиять на языковое равновесие региона. Хотя процесс взаимной адаптации местного населения и переселенцев был довольно мучительным и длился несколько десятилетий, впоследствии карелы стали неотъемлемой частью финской “гражданской нации”, а их культу­ра и идентичность даже “вошли в моду”. Масштаб и со временем “интеграционная успешность” этого вынужденного “миг­раци­онного проекта” до сих пор считаются беспрецедентными.

Из этого краткого исторического экскурса становится понятно, почему в финском общест­венном сознании глубоко впечатаны некоторые фобии относительно России) СССР. Посколь­ку политический мейнстрим исповедует либерально-демократические европейские ценности, считается, что “неполиткоррект­но” делать достоянием гласности или даже откровенно обсуждать такие взгляды, тем более — переносить их на современных россиян, заведомо непричастных к тем историческим событиям. Однако полностью они так и не были преодолены, особенно у людей старших поколений, и это объясняет — по крайней мере час­тично — успех “Настоящих финнов”, которые умело сыграли на таких настроениях и опасениях. В частности, их представители озвучивают тезис, будто неустанный рост иммиграции из России может привести к тому, что РФ распространит на Фин­ляндию свою политику “защиты соотечественников за границей” или даже прибегнет к вооруженному нападению, как уже бывало в историческом прошлом. (Кстати, кандидат на президентский пост от этой партии заявил, что, в случае избрания, собирается поднимать перед российским правительством вопрос о возвращении Финской Карелии.)

Повлияло на результаты выборов и недовольство значительной части населения кризисными явлениями в Евросоюзе, которые вынудили Финляндию, наряду с другими государствами ЕС, оказывать финансовую поддержку наиболее пострадавшим от них (“почему мы должны отдавать Греции наши заработки?”). Такой ход событий добавил разочарования в европейских учреждениях (и сомнения в будущем ЕС). Это также способствовало росту популярности “евроскептиков”. Последние утверждали, что и национальное правительство, и общеевропейские структуры заставляют “заботиться обо всех, кроме нас, финнов”. Следовательно, удачное манипулирование протестными настроениями общества привело к таким электоральным последствиям, которые можно сравнить с успехом “Свободы” в западных регионах Украины по результатам местных выборов 31 октября 2010 года. (Хотя “финнофобские” высказывания или шаги финской власти, в отличие от “украинофобских” — украинской, нельзя даже представить.)

Нужно, однако, заметить, что претензии правых на роль главных защитников собственной этнокультурной идентичности и “истинных финских ценностей”, как правило, не означают вражды к “своим” языковым или религиозным меньшинствам — в частности и татарскому, проживающему на территории современной Финляндии уже около 150 лет; не замечены они и в раздувании антисемитизма. А перед коренным народом Саами даже ощущают вину за угнетение в прошлом, декларируя готовность всячески способствовать его языковому и культурному возрождению.

Интересным представляется также отношение к влиятельному и самодостаточному меньшинству, идентифицирующему себя как “шведоязычные финны”. Именно так: члены этой группы настаивают на том, что они не являются ни “этническими шведами”, ни шведскими меньшинствами Финляндии, тем самым подтверждая исключительную успешность создания финской гражданской (или “политической”) нации. “Настоящие финны” критикуют официальное, конституционно закрепленное двуязычие Финляндии, по обыкновению упоминавшееся правозащитными структурами как образцовое. Однако ни разу от них не поступало официального предложения пересмотреть соответствующее законодательст­во. Возможно, правые полагаются на естественные процессы и тенденции, вследствие которых доля шведоязычных финнов неустанно уменьшалась — от 14,3% в 1880 г. к нынешним 5,4%. Не­смотря на официальную поддержку политики двуязычия национальной властью и международными организациями, на практике существование двух официальных языков на одинаковых правах постепенно сдает позиции: в муниципалитетах, в которых подавляющее боль­шинст­во населения составляют этнические финны, почти все жители и в повседневной жизни, и в официальных отношениях пользуются финским, тогда как шведский сохраняет свои позиции в местах компактного проживания шведоязычныз (которые к тому же практически все прекрасно владеют финским). Другая ситуация сформировалась на Аланд­ских островах, где продолжается господство шведского языка, а “финноязычные финны”, представляющие мизерное меньшинство, фактически лишены языковых и образовательных прав. Такие тенденции дали “Настоящим финнам” основания говорить о неуместности продолжения политики официального двуязычия, поскольку, дескать, для удовлетворения реальных нужд населения необязательно изучать оба языка во всех учебных заведениях материковой Финляндии. Как аргумент нередко используют и все большую долю русскоязычного населения (“А почему же тогда не предоставить официальный статус и русскому?”), что, конечно, вызывает обратную реакцию.

Интересно, несмотря на то что лидеры шведоязычного сообщества прибегают к весьма энергичным шагам в поддержку и гарантирование собственной языковой и культурной идентичности, некоторые из ее членов вполне спокойно относятся к постепенному ослаблению своих позиций, утверждая, что у них хватило бы и собственных возможностей удовлетворять культурные и языковые потребности без государственной поддержки или даже официального статуса. Похоже, главную роль в таком отношении играет членство в Евросоюзе: фактическое исчезновение межгосударственных границ настолько облегчило дос­туп ко всем видам СМИ, учебных заведений, непосредственным родственным, дружеским, профессиональным контактам, что постепенно снижается актуальность обеспечения таких нужд на территории своего пос­тоянного проживания или гражданства. В результате материковая Финляндия становится все более “финской” или, как, например, в отдельных местностях и вследствие роста количества смешанных браков, по-настоя­щему двуязычной. В то же время Аландские острова становятся все более “шведскими” (без выраженного намерения изменить официальный статус территориальной автономии в составе Финляндии). Но больше всего поражает настойчивое подчеркивание шведоязычными финнами своей идентичности именно как граждан Финляндии: яркой иллюстрацией такой позиции является их поведение во время футбольных и хоккейных матчей или других спортивных соревнований, когда встречаются команды Финляндии и Шве­ции: “…конечно, мы все болеем за финнов, потому что это наша команда, она защищает спортивную честь нашей страны…”. Интересно было бы увидеть результаты аналогичного “теста на лояльность” среди украинских русских и русскоязычных, в частности в АРК: были ли бы они похожими?

Следует также отметить, что, согласно мнению некоторых финских аналитиков, доля по-настоящему радикально настроенных (или даже экстремистов) среди “Настоящих финнов” достигает не более четверти членов партии. К тому же ее позиции покачнулись после норвежской трагедии в июле 2011 года, когда массовый убийца Андерс Брей­вик своим преступлением привлек всемирное внимание к проблеме правого экстремизма и так называемого белого терроризма. Подозрения в связях с организациями такого направления и их лидерами заставили финских правых значительно смягчить свою риторику, всячески открещиваясь от таких аналогий. Кстати, изменилось и название партии: “Настоящие финны” стали просто “Финнами”, объясняя это тем, что на самом деле они защищают права и интересы обычных граждан, а некорректный перевод на английский придал названию оттенок превосходства, что и заставило убрать из него слово “настоящие”.

Результаты недавних президентских выборов показали: финское общество в значительной степени преодолело свои изоляционистские настроения, массово проголосовав за кандидата с четкой проевропейской программой; выдвиженец “Фин­нов” оказался на четвертом мес­те, получив всего 9,4% голосов. Скажутся ли изменения финского политического ландшафта на отношении к Украине и перспективах нашей евроинтеграции, сможем увидеть на том этапе, ког­да дело дойдет (если дойдет) до ратификации Соглашения об ассоциации между Украиной и ЕС национальными парламентами стран — членов Европейского Союза.

Наталия БЕЛИЦЕР, Институт демократии им. Пилипа Орлыка