“Если российское общество не начнет что-то делать, мы получим ядерную войну”

История 33-летнего контрактника Павла Филатьева, который участвовал во вторжении в Украину в составе 56-го десантно-штурмового полка, получила большой резонанс. Через два месяца на передовой военнослужащий был эвакуирован с фронта из-за травмы глаза. К тому времени Филатьев убедился в несправедливости и бессмысленности войны в Украине. Он написал книгу ZOV, в которой осудил действия властей и военного командования и подробно описал проблемы российской армии. Десантник собирался уволиться, но не смог — его обращения игнорировались. Он узнал, что его собираются обвинить в дезертирстве. В итоге Филатьев покинул Россию из соображений безопасности и сейчас меняет страны проживания — в одной из них его на днях задержали и допрашивали силовики. Фарида Курбангалеева поговорила с Павлом об этом инциденте, а также выяснила, как и почему российские военные бегут с фронта, почему чеченские бойцы лучше одеты и подготовлены, насколько сильно российская армия деградировала при Путине, чей Крым и как с ним быть.

“В такие моменты я ненавижу власть нашу, ненавижу это правительство”

— Расскажите, кто и зачем вас недавно задерживал [за пределами России]?

— В одной из стран со мной связались журналисты CNN и попросили снять репортаж. Мы с ними встретились, записали интервью. Я поздно уснул, а в четыре утра меня толкают. Я глаза открываю — у меня в номере семь-восемь здоровых мужиков в гражданской одежде. Показывают — вставай, типа, собирайся. У меня в голове сразу мысль, что меня заказали и либо в [российское] посольство отвезут, либо куда-то вывезут и е***т [убьют].

Я их пытался расспрашивать на ломаном английском, но мне никто ничего не говорил, никаких удостоверений [не показывал]. Слева и справа меня два мужика обняли, а сзади какое-то полотенце накрыли для того, чтобы не было видно, что у меня наручники. Нам нужно было пройти через холл, и они изображали, что они мои друзья — толпой вокруг меня, а я типа пьяный. Я думал, может, кричать — помогите, а потом решил, что это глупо и унизительно.

Я наделся, что полицейские машины будут. Нет, стояли два “Ленд Крузера”, меня посадили, и мы поехали. Они между собой общались, но мне этот язык непонятен. Я просто слышал повторяющиеся несколько раз слова “Вагнер” и “CNN”. Я ехал и думал — меня хотят сдать “Вагнеру”? В итоге они меня привезли на какую-то типа военную базу. Я уже на месте узнал, что это не полиция, а спецслужба — отдел по борьбе с терроризмом-экстремизмом. Мне сказали — сиди, пока не приедет переводчик, пристегнули меня наручниками к стулу, и я так сидел часов пять.

Приехал переводчик, и начался допрос. Мы сидели еще часов шесть-восемь, то есть до самого вечера. Меня просто без остановки расспрашивали. Единственное, что хорошо — сигареты давали. Я на фронте снова начал курить и никак не могу бросить. Спустя полчаса разговора я понял, что они обо мне вообще все знают — про то, что я написал книгу, что я ее выложил [в интернет], что я критикую российские власти, что воевал в Украине, на Кавказе и все остальное.

И каждый час меняли версию — в чем я обвиняюсь. Сначала было подозрение в терроризме и экстремизме, потом они считали, что я связан с “Вагнером” и занимаюсь вербовкой. Потом у них пошла тема, что я шпион — встретился с американцами и продал им какую-то важную информацию о своей стране. Они говорили, что американцы мне предлагали за это политубежище. Спрашивали — сколько мне платят за мои интервью. Я через переводчика объяснял, что ни копейки ни от одного журналиста никогда не получал. Потом следующая версия — что я двойной агент, контрразведчик и здесь внедряюсь. Расспрашивали про мою личную жизнь, взломали мой телефон, в нем ковырялись. Огромную папку на меня составили.

Потом они ушли. Переводчик объяснил, что они пошли к прокурору, чтобы он решил, что со мной делать. Приходит оперативник, кидает папку на стол и говорит что-то со злым видом. Мне переводят: тебя арестовывают на 20 суток, и потом будет суд. Я сижу думаю — херово, но сам внутренне пытаюсь смириться. Потом приходили разные оперативники — стояли и смотрели, как я себя веду. Переводчик тоже погрустнел, говорит — ты наши законы не нарушал, жалко, что так получается.

Но спустя какое-то время они вдруг говорят — все, тебя отпускают, поздравляем тебя. Я встал, хотел обнять оперативника на радостях, а ему показалось, что я его хочу ударить, и он испугался. Но потом он тоже засмеялся и говорит — все хорошо, с тебя сняты обвинения. В итоге они меня напоили кофе и увезли домой. Я думаю, что информацию обо мне из наших кто-то слил, чтобы меня задержали.

— Месть со стороны российских спецслужб?

— А откуда у них было столько информации? И “Вагнер”, и наемник, и шпион, и от американцев деньги получаю — продаю военные тайны, и двойной агент, и террорист — куча всего. Я свою жизнь живу относительно законопослушно, у меня, может, два нарушения скорости наберется за всю жизнь.

— Как вы думаете, после выпуска книги сильно рискуете?

— Конечно, потому что по закону в нашей стране больше нельзя такого говорить. Но сейчас я им [властям] создал сложную ситуацию. Я не дезертировал с Украины — меня эвакуировали и после этого нарушили кучу моих прав, о чем я пишу и рассказываю. При этом я говорю, что я люблю свою родину и горжусь многими военными, которые героизм в каких-то ситуациях проявляют.

Я ничего не соврал — об этом знает огромное количество военных, которые это прочитали. И они [власти] реально меня убьют? Хотя я не уверен, у них может мозгов на это не хватить. Но я знаю, что для многих военнослужащих это может определенную роль сыграть — “такой же парень, как мы, он с нами был в окопах, а потом пытался отстоять свои права по закону”.

Или [меня могут] посадить. Но это тоже может быть проблема. То есть я понимаю, что мне все это грозит, но в то же время им это сложно будет сделать.

Фото: Минобороны России

— Ваши сослуживцы вам что-то пишут?

— В последнее время очень мало, потому что понятно, что меня везде прослушивают. И я сам всех предупреждал, кто писал и звонил из моей части — пацаны, имейте в виду. В общем ряд людей меня сильно поддерживает. Другой ряд пытается занимать нейтральную позицию, потому что не хотят идти откровенно на конфликт. И небольшое количество меня осудило, назвав предателем и трусом. В полку, когда я служил, вживую никто мне этого не мог сказать.

— А есть те, кто уволился так же, как и вы?

— Наша рота практически не участвует в боевых действиях, ее вывели еще в мае. Все уволились, уехали, убиты или ранены. Официально в роте около 100 человек, на самом деле — где-то 90. Примерно 40 из них — это срочники, а срочников из нашего полка не отправляли на войну. Около 50 человек — это контрактники и офицеры. Из четырех командиров взводов, то есть лейтенантов — трое отказались дальше ехать на войну и увольняются. Только один уехал обратно [в Украину]. Командир роты тоже хитрожопо пытается уволится — не отказывается, но тоже не хочет обратно.

Из 50 контрактников примерно пять человек погибло, человек 10—15 ранены, остальные 30 сказали — мы не поедем обратно, увольняйте нас. Просто люди хитро пытаются сделать — уволиться по здоровью, сказать, что скоро контракт заканчивается.

У нас был один парень в роте, который работал в штабе с бумажками. Он на войне до этого не был и решил только на три дня [на фронт] съездить, чтобы получить ветеранское удостоверение. Но вот поехал и погиб.

Еще у меня есть друг, товарищ — давно его знаю, тоже с моего полка. Он рано очень вышел на пенсию, ему не было еще 40. И в последнее время мы хуже общались из-за того, что я говорил, что на хер эта война не нужна, а он говорил, что нужна. Хотя человек он хороший, друзьям пытается помогать. И я узнаю недавно от посторонних людей, что он туда уехал добровольцем — подписал краткосрочный контракт. Я этого тоже понять не могу — я ему все рассказывал — то, как оно есть. Вроде все понимает, но у него все равно в голове присутствует — “надо”, “Запад”… Вот как, б****?

Я больше всего ненавижу эту пропаганду. В последнее время я стараюсь забыть про ненависть, но в такие моменты я ненавижу власть нашу, ненавижу это правительство. Они мало того, что свою страну гробят, так еще и везде в мире лезут. Ну ладно, вы там себе воруете. У вас и так самый доверчивый, как дети наивные, народ. Что — вам плохо живется, куда вы дальше лезете?

“Когда я вернулся в армию, я ужаснулся — просто толпа с оружием”

— Вы всегда хотели быть военным?

— Это же очевидно, когда сын сапожника становится сапожником. Я до 15 лет просто рос в том полку, в котором сейчас служу. Мой отец служил в этом полку. Мои первые осознанные воспоминания — это как я выхожу гулять (а у меня прямо рядом с домом метрах в 30 были казармы), и солдаты в курилке сидят, я маленький иду с ними болтать, играть.

Я лазил с другими ребятами по воздушно-десантному комплексу, где у них занятия проходили по парашютной подготовке. Я иду в школу — солдаты идут в столовую. Моя жизнь абсолютно была связана с армией. Поэтому я могу сказать, что я видел разные времена этого полка. Я его уже 30 лет наблюдаю.

Меня всегда тянуло в военное дело, но в какой-то период жизни я думал — займусь чем-то гражданским, и 10 лет я занимался лошадьми. Начинал с самого нуля, с работы конюха. Дальше берейтор, инструктор верховой езды, тренер, потом управляющим конезавода чистокровных лошадей был, ведущим зоотехником в “Мираторге”. Это огромная компания, мы с американцами тогда работали. Круто все очень было. Потом санкции, 2018 год, список Магнитского. И американцев мы всех выгнали из-за того, что политику импортозамещения стали проводить. Несмотря на то, что вся технология мраморной говядины куплена в Америке.

Мне “Мираторг” напомнил армию. Всем известно, что это медведевская контора, его жена в совете директоров. И компания существует за счет государства, за счет дотаций. Я видел в ней все, что мне не нравилось в армии. Огромные ресурсы, которые разворовываются. В прибыли чистой никто не заинтересован, и это не прибыль — это освоение бюджета. Из этой компании я ушел, абсолютно разочаровавшись. Думал — как я могу еще развиваться в этой сфере? Ничего не придумал и поехал в Германию. Поработал там недолго, потому что очень трудно с рабочими визами, и вернулся.

Но для себя решил, что буду эмигрировать — в Австралию или Канаду. Учил язык, и тут настал коронавирус, посольства перестали нормально работать, программы закрылись. А в России мне было тяжело найти работу. Я привык к одной зарплате, а на маленькую зарплату очень тяжело жить. Плюс за все эти годы я так и не заработал на квартиру. И я понимаю, что если пойду в армию, то хотя бы ипотеку возьму. Зарплата не самая большая, но хотя бы с голоду не помрешь. Если честно, я, как и многие, думал: ну, наверное, лучше стало — столько лет, столько реформ.

— Вы подробно описываете в книге плохое снабжение, техническую отсталость и отсутствие нормальной коммуникации в российской армии. Так было всегда?

— Какой-то бардак есть в любой стране. Но все зависит от того, какое количество этих нарушений: может нарушается один процент уставов, а может — 50. Советская армия тоже была неидеальной. Но в ней было больше порядка, чем в нынешней. Мне говорят — ты молодой. Но я родился в 80-х, а в 90-х, хоть и был маленький, все видел и понимал.

Полк, в котором я рос и в котором сейчас служу, в 90-х годах был в намного лучшем состоянии. Офицеры были более подкованными, морально устойчивыми. Видно, что школа другая была, выправка. Мы даже не так давно с мамой об этом говорили. Я говорю — мам, ну неужели мне это кажется? Она говорит — тебе не кажется, так и было. Я просматриваю фотографии 90-х годов — это образованные, хорошие, грамотные офицеры. Они не с гигантскими животами ходили, а старались собой заниматься — подавали пример солдатам.

В 90-е были проблемы со снабжением, задержки зарплаты по несколько месяцев — я помню, что у нас иногда есть нечего было. В 2000-х вроде как-то начало налаживаться, но, видать, [сказалось] десятилетие проблем и уход многих офицеров из армии. В начале 2000-х годов этот полк уже был хуже, чем образца 90-х. Пошло усугубление дедовщины в извращенной форме — когда сильные издевались над слабыми.

С 2005 года начались бесконечные реформы. Сердюковские, потом еще и Шойгу пришел. У меня надежда была, что лучше станет. Я служил срочку в Чечне в другой бригаде — 46-й. В то время это была единственная бригада, полностью переведенная на контрактную основу и созданная для борьбы с терроризмом на Северном Кавказе — то есть одни контрактники и очень хорошая зарплата.

В то время мы 1000 долларов получали, а доллар тогда 20 с копейками стоил. Для меня, молодого парня, это были хорошие деньги. У нас действительно были занятия — мы с утра садились, конспекты писали, свою технику изучали, технику противника, марш-броски проходили. Были проблемы, но не сказать, что все было плохо. Но когда я вернулся в армию в прошлом году, я ужаснулся — просто какая-то толпа с оружием.

Президент России Владимир Путин в День памяти и скорби

Komsomolskaya Pravda/Global Look Press

— Как думаете, почему Путин, будучи одержимым войной, позволил довести армию до такого состояния?

— Я долго об этом думал и не могу найти других объяснений, кроме двух. Первое — потому что он сам является иностранным агентом, и его цель — просто развалить все на хер, чтобы у России даже армии не осталось. Все дороги, города — это все наследие Советского Союза. Я не патриот СССР, я просто говорю про положительные стороны. Мы, конечно, много построили торговых центров, банков, Москва преобразилась. Но все знают, как дела в остальной России обстоят.

А вторая версия — он настолько неспособный руководитель, что не способен управлять страной и организовать армию. Несмотря на то, что у нас огромное количество мужчин хотят служить, им это интересно. Это в принципе естественное желание мужчины — интересоваться военным делом, но власти используют это самым неграмотным способом. И плюс к этому еще умудряются начать войну.

Любой патриот своей страны — Польши, Америки или Китая — хочет, чтобы его армия была сильная. Я тоже хочу, чтобы моя армия была сильная и профессиональная. Но я не хочу, чтобы моя армия была агрессором, угрозой для всего мира. Я хочу, чтобы моя армия была сильная ровно настолько, чтобы к нам никто не хотел лезть.

У нас в правительстве такая же тема продвигалась — мы постоянно рассказывали, что наша армия самая сильная, мы Америку высмеивали, всех высмеивали, типа нам никто не чета.

Но мужчины, которые служили и срочную службу, и по контракту, и офицеры, в большинстве своем послужат и уходят, меняют место работы. Потому что понимают, что все это никак не соответствует [уровню]. Боевые занятия, тактика, обеспечение, физическая подготовка — это все уходит на десятые планы. Сейчас все делают вид. Делание вида — это наша первая задача. Построения, проверки… Или херней занимаемся для того, чтобы воинская часть со стороны выглядела хорошо. Я имею в виду сутки прокосить траву или красить бордюры.

Все офицеры — от самого маленького и выше — боятся получить по шапке, и каждый пытается выслуживаться. А с них спрашивают внешний вид, что внутри — вообще никого не интересует. Это как парад на Красной площади — лучшая иллюстрация состояния армии. Я ненавижу 9 мая, потому что я вижу, какие огромные бабки потратили, несколько месяцев военных просто задрюкивали, чтобы они прошлись. Кучу бабок тратят на салюты, чтобы обычные люди пропитались идеей, что “мы победили и мы всех уничтожим”. Я это тоже ненавижу.

Получается, что раздолбайство нашего режима и коррупция — потому что у нас еще много воровства, каждый на своем уровне ворует — [привели к тому, что] всей страной мы на показуху работаем. То же самое происходит и в армии.

— Разве “деланием вида” можно выиграть войну?

— Конечно, нет. И когда первые дни это все шло, я пацанам тоже говорил, которые были наивные — парни, не обольщайтесь, мы ничего за три дня не возьмем. Хотя многие в это верили. Потом все говорили уже — три месяца [уйдет на окончание боевых действий]. Я говорил — мы не сделаем это за три месяца. Уже прошло полгода, и это ответ на вопрос — можно ли выиграть войну “деланием вида”.

Мы, конечно, можем сейчас годами и просто огромными жертвами, похоронив миллионы человек своих и миллионы украинцев, дальше разрушать украинские города, чтобы потом их восстанавливать и говорить “мы их победили”. Но это просто бред. Поэтому я против.

“24 февраля я думал, что, может, Украина нападает на Крым, а мы в контратаку идем”

— Вы следили за преступлениями, в которых обвиняют российских военных? Буча, ракетный удар по вокзалу Краматорска, разрушение Мариуполя. Как вы все это оцениваете?

— Мне кажется, про каждое событие нужно отдельно разговаривать. Что касается Мариуполя — это просто дали приказ и все силы бросили на то, чтобы взять этот город. Командование понимало, какие будут последствия. Я это называю “Герасим на все согласен”. Сказали “надо” — без разницы, делаем как угодно. В итоге все, кто мог, покинули город. Он разрушен. Даже если Россия его оставит себе, она его будет восстанавливать. Понятно, насколько это будет экономически дорого. И плюс огромное количество людей, которых мы потеряли.

Что касается Бучи, то очень сложно мне судить. Не хочется верить. Я не знаю, что там происходило, но вся мировая общественность предоставляет огромное количество доказательств, что действительно там были преступления вроде расстрелов мирных жителей, изнасилований и всего остального… И если такое было… Мне ужасно поверить, что кто-то из наших настолько низко пал. Говорят, что десантники там были — на них больше всего вешают. По какой причине это произошло? Я не знаю, нужно во многих вопросах разбираться. Должна быть комиссия, независимые международные эксперты, Следственный комитет, российские органы должны разбираться. Это ужасно.

— Это не может поколебать вашего отношения к российской армии? Вы по-прежнему считаете, что она благородная?

— “Благородная” — я не сказал. И я нигде так не говорил. В России, как и в любой другой армии, по любому есть свой педофил, какой-нибудь маньяк, убийца, вор и все остальные. Это огромное количество мужчин, которые собраны в общество. И наверняка среди них найдется много нехороших людей. И это в любой армии. Я ни капельки не хочу сказать, что моя армия благородная.

Просто поймите — ни я, ни вы не были свидетелем этих преступлений. И мы не судьи, не полиция, не прокуратура, мы не должны разбираться с этими вопросами. Я считаю, что люди, которые виноваты в этом, обязаны отвечать по всей строгости закона. Нужно восстанавливать, компенсацию выплачивать. Просто я не судья, меня никто такими полномочиями не наделил.

Мне очень тяжело признать, что среди нас есть такие уроды. Я пытаюсь всячески объяснить, почему там людей много валяется в гражданской одежде? Может быть, ситуация в том, что, как у нас в Херсоне — все, кто нам оказал сопротивление, — полицейские, оборона — были в гражданской одежде. С оружием в руках, с коктейлями Молотова, гранатометами.

Может быть, этих людей в ходе боя убили, а потом убрали оружие, сняли так, чтобы дискредитировать нашу армию. С другой стороны, очень много доказательств и свидетелей, которые рассказывают о том, что расстреливали безоружных граждан. И много людей, которые говорят об изнасилованиях. Значит, безусловно, необходимо проводить расследование и устанавливать вину тех, кто там был.

Было бы у нас адекватное правительство и командование — они бы пригласили международных наблюдателей, вывели все подразделения, которые там находились, провели тщательную проверку и показали бы всему миру, что “если это было, мы наказали тех, кто это сделал”. А у нас командование, правительство просто игнорируют эти вопросы, еще больше усугубляя репутацию российской армии. Козлы, я не могу по-другому сказать. Бездари.

Последствия ракетного удара по школе в Краматорске

Alex Chan Tsz Yuk/Keystone Press Agency/Global Look Press

— Вы брали Херсон. Вы же не могли не понимать, что это захватническая операция? То есть вы стреляли в людей, в том числе из теробороны, которые защищали свою родину. Каково вам это осознавать?

— Когда сражается Украина, она сражается за свою землю — ее война праведная, верно? То есть здесь не обсуждается. По поводу того, почему стреляли по этим людям. Тероборона также является армией. Они не отступили, встретили нас в Херсоне в гражданской одежде с оружием в руках. То есть стреляли по нам, в них стреляли в ответ. Это не всегда понятно людям со стороны.

Почему я изначально в этом участвовал? Вспомните, что весь мир не верил. 20, 21, 22, 23 февраля — Америка откровенно говорила: “Мы видим по спутникам, что российская армия собирается вокруг Украины”. В России на ютуб-каналах огромное количество видео было о том, как колонна движется в сторону Украины. Несмотря на это, все говорили, что не будет полноценной войны. Так же и мы, военные, не верили до самого последнего момента, хотя некоторые об этом болтали, бравировали.

Я реально думал, что Путин решил опять свои рейтинги поднять доступными способами. Как с Крымом у него проканало, он решил так же с Донецком и Луганском. Почему-то были мысли, что мы зайдем в Донецк, в Луганск как миротворцы. Тем более десантники часто миротворцами являются, как в Югославии. Я думал, что мы поднимем флаги миротворческие, скажем — все, гибнут люди, мы пришли помочь, объявляем о референдуме. Если даже украинская армия пыталась бы наших атаковать, мы политически это могли бы обосновать — мы пришли восстановить мир, а по нам стреляли.

Вообще, сложно [быть] военнослужащим, и тем более в ВДВ — мы скованы своими мужскими понятиями. Может быть, это глупо. Никто не хочет быть трусом — отказаться, испугаться.

Много было разговоров на российском телевидении о том, что НАТО нам угрожает, НАТО на нас нападет. И когда это все началось 24 февраля, когда полетели ракеты, начался обстрел, полетели самолеты, и наша колонна двинулась, у меня реально появилась мысль — неужели?

Думал, может, сейчас Украина нападает на Крым, а мы в контратаку идем. Я находился на границе — у меня не было интернета, информации. Думал о том, что сейчас в России происходит. Может, туда реально ядерные ракеты полетели? Чтобы люди в Украине и в России, в Европе и в Америке понимали, как это началось и как это остановить, нужно понимать все аспекты глазами солдата.

— Вы пишете, что лично задержали двух гражданских, которых подозревали в помощи ВСУ. У этих людей может быть печальная судьба. Вы думаете о них?

— Я знаю, что девушку отпустили. Парень был ненамного старше ее — лет 25 — его не отпустили, а передали во ФСИН. Я, честно, никогда не задумывался, что с ним дальше было, но надеюсь, что с ним все хорошо. Потому что он оружие в руки не брал, несмотря на то, что он рядом что-то поджигал и очевидно, что он свою лепту внес в то, чтобы противостоять захватчикам. Несмотря на это, он не совершил чего-то страшного, я надеюсь, с ним ничего не случилось плохого.

— Теперь российские власти планируют устроить “референдумы” на оккупированных землях, чтобы присоединить их к России. Вы задумывались о том, что тоже внесли вклад в этот процесс?

— Раньше я, честно говоря, не задумывался о своем вкладе в проведение референдума. Сейчас я осознаю, что меня, как и сотни тысяч других ребят со всей России, использовали как инструмент, чтобы добиться определенных политических целей. Каким путем они добиваются этих целей? Тем, что там, в Херсоне, останется 10—20 процентов жителей, а остальные уехали, оставив свои дома и квартиры?

Тех, кто там остался, вынуждают получать российский паспорт и благодаря этому хоть как-то выживать. Я знаю, что там огромные цены в российских рублях, и как там люди живут — это просто кошмар. Таким способом они сейчас проведут этот референдум. Ничего хорошего я об этом не думаю.

— А в 2014 году вы радовались “Крымнашу”?

— Нет. У меня есть друг близкий, он тоже бывший военный, офицер. Он ушел из армии из-за таких же причин — видел, что это хер пойми что, а не армия. Мы вместе с ним в 2014 году обсуждали — хорошо это или плохо. Российские СМИ рассказывали много различных вещей, мы уже тогда не доверяли всему этому. И мы говорили, что как бы Крым наш, конечно, это неплохо, но с другой стороны, мы начинаем какую-то грязную игру. Присоединили территорию, которую никто не признает до конца.

“Крымнашу” я не радовался вообще. В Украине найдутся люди, которые меня знали, потому что со многими я пересекался по работе с лошадьми, и я никогда не радовался Крыму. Много вопросов мне писали — мол, скажите, чей Крым, и станет все понятно. Я могу вам как раз ответить на этот вопрос.

— Чей Крым?

— На данный момент, по законодательству РФ, Крым принадлежит России. Большинство стран мира, мировая общественность считает Крым украинским. Я в Крыму много был и знаю, что большинство крымчан реально считают себя русскими, и они сами хотели присоединиться к России. Несмотря на то, что я не хотел, чтобы они присоединялись к России. И теперь они уже восемь лет являются гражданами России. Мальчики, например, которым было 10 лет, когда Крым присоединили, они никак не участвовали в этом. Теперь им 18 лет, они граждане России и служат в российской армии. То есть Крым еще и интегрировался в Россию за эти восемь лет. Теперь вопрос: как Украина хочет забрать Крым?

Украина осуждает Россию за то, что мы напали на Украину, воюем, разрушаем города. Что, безусловно, правда. Но если они будут его забирать военным способом, это приведет к тому же, что сейчас происходит в Украине. Если Украина хочет забрать Крым, она должна это делать каким-то культурным, экономическим, политическим способом, но не военным конфликтом.

Харьков — это же русскоязычный город. Херсон — русскоязычный город. Но когда Россия напала, многие русскоязычные сказали: “Да идите в жопу, мы не хотим быть с Россией”. То же самое произойдет и с Крымом.

Когда в Севастополе в госпитале меня лечили, я вышел оттуда в своей форме, заросший, бородатый. Я нашел парикмахерскую, чтобы меня побрили. Меня постригли, уже был поздний вечер, а я не хотел никуда идти, не хотел ничего. После войны хочешь просто посмотреть, как мирно город живет, походить по спокойному городу. Я гулял, потом устал и искал, где бы мне присесть. Подвернулось кафе необычное, в подвале. Атмосферно, прикольно.

Я захожу в это кафе в форме. У меня не было одежды гражданской. И там парень молодой, такой здоровенный, бармен. Я сажусь рядом и прошу чего-нибудь выпить. Он мне наливает и начинает расспрашивать так аккуратно — ты с Украины приехал или не оттуда? Я ему рассказываю, как есть. И он говорит, что “мы переживаем, конечно, за Россию, мы считаем себя русскими. Но вот сейчас смотрим новости и с родственниками на Украине созваниваемся… Это правда, что там много мирных жителей гибнет? Это правда, что там города разрушаются?” Я сказал, что правда — много гибнут, страдают, голодают. И мы смотрим друг на друга — как быть и как это решить? И мы понимаем, что это ненормально.

Еще несколько человек в баре также меня расспрашивали. Для крымчан это сложная ситуация — они переживают за своих, но в то же время не хотят присоединяться к Украине. Они поняли, что я не радикальный, и довольно честно мы с ними общались. И чей Крым — я считаю, сейчас должны решать только сами крымчане. Это нужно для того, чтобы мы не создали новую территорию войны. Если Украина нападет на Крым, Россия уйдет, крымчане будут протестовать, бояться Украину, поднимут ополчение, пойдут конфликты. И это будет снова горячая точка, за которую будут гибнуть люди. Чей Крым — пускай решает сам Крым.

Владимир Путин в Севастополе

Kremlin Pool/Global Look Press

“Я кадыровцев ни разу не видел на передовой”

— Вы служили в Чечне, а к чеченским войнам как относитесь — положительно?

— Нет, абсолютно. Я вообще негативно отношусь к войнам на Кавказе. Ельцин орал — берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить. Чечня захотела суверенитета, они сказали — мы отдельная Ичкерийская республика, мы хотим жить отдельно. Тогда много русских людей пострадало, которые жили в Чечне, я об этом много читал. Они огромное количество русских выгнали. Бог с ними.

Российское правительство решило, что мы должны Чечню на место поставить и не дать ей суверенитет. То ли это было из-за нефти, то ли для того, чтобы показать другим республикам, вроде Татарстана, что мы не хотим никого отпускать. У Татарстана же тоже были интересные настроения в то время.

Я считаю, что в любом случае это агрессия, и мы ничего хорошего не добились. Огромное количество наших людей погибло — конечно, не как в Украине, но тоже много. Огромное количество денег там отмыто, разворовано и потрачено. И теперь мы имеем Чечню, про которую вся страна знает, что это не совсем Россия. Их президент говорит “Мы — Россия, мы — бойцы Путина!” И в то же время наши законы не работают там. И что-то особо россияне не хотят в эту Россию ездить — “Девочка, надень платок” или “Мальчик, нельзя шорты носить”… Там шовинистические настроения присутствуют очень сильно.

Я не против Чечни, не против чеченского народа. Но что мы получили с тем, что мы не дали им независимости, а заставили быть в составе России формально? Я отношусь негативно к этой войне. Конечно, она была абсолютно глупой, бессмысленной. И это недалекость нашего правительства, когда оно думает, что можно все решать армией.

— Это же имперское мышление.

— А я всегда привожу в пример то, что все империи пали. Нет такой империи, которая не пала.

— А на фронте в Украине вы встречали чеченцев?

— Я в Чечне служил и очень много с чеченцами пересекался, даже Кадырова пару раз видел. Вообще, батальоны “Север” и “Восток” относились к 46-й бригаде. То есть формально мы с ними в одной бригаде служили. Я Чечню очень хорошо знаю и вообще Кавказ с разных сторон. И для меня кадыровцы и чеченцы — это не одно и то же. Я общался с гражданскими людьми в Чечне, ездил к ним в гости. Многие даже думали, что я чеченец, потому что я такой рыжеватый. Еще тогда я понимал, что в Чечне очень все сложно, у них свои серьезные деления, и запуганность населения присутствует.

В Украине я реально объективно вижу, что кадыровские подразделения очень хорошо обучены, хорошо откормлены, хорошо занимаются. На них не действуют уставы российской армии, они немного по своим законам живут. Они все лучшее из нашей армии взяли, но при этом они свою армию натовской амуницией снабжают, если считают, что она лучше, чем российская. Но что-то хорошее наше тоже берут себе. И ни один российский генерал туда не приедет и рот свой не откроет. Это не на срочника на построении орать за то, что он что-то не так сделал. И как вы думаете, мы должны после этого генерала уважать?

В Гудермесе находится Российский университет спецназа, где занимаются все кадыровские подразделения. Он считается лучшим в Европе, и понятно, почему у них очень хорошая подготовка. Но еще есть момент. Кадыровцы — подразделения Росгвардии, а Росгвардия является второй линией. В Украину первыми зашли подразделения ВДВ. И получается, все сделали подразделения ВДВ, понеся огромные потери.

А кадыровцев я, например, вообще ни разу не видел на передовой. Один раз мне показалось, что они проезжали мимо, и мне ребята говорили, что это вроде кадыровцы. Мы выезжали — то есть город был взят — а они только заезжали в Херсон. И потом ребята говорили, что они видели их в херсонском аэропорту — здоровые, с пушками, все у них круто, и они [говорят] — пацаны, вы вообще кто такие, откуда? То есть они были удивлены, видя, что наши ребята все грязные, затертые.

— Получается, Кадыров своих бережет?

— Безусловно, о чем вы говорите! Интересно, у нас на передовой ни телефонов, ни интернета, ни репортера ни одного рядом — а про кадыровцев снимают репортажи огромные, куча видео в инстаграме и тиктоке. Когда они показывают какие-то кадры своих боев — я на это смотрю и понимаю, что это не выглядит как перестрелка. Это не боевые действия, это какая-то пародия на них. Я о них и плохо не хочу сказать, но в то же время я четко говорю, я, пробыв два месяца только на передовой, я ни разу чеченцев там не видел.

— Как думаете, какое у Чечни будущее?

— Как в России — Путин не есть Россия, так и в Чечне: Кадыров не есть Чечня. Просто так совпало, что эти люди различными способами — репрессиями, пропагандой, деньгами — держат жесткую иерархию. Если их сейчас не станет, может быть, Чечня станет Швейцарией? Я реально не удивлюсь, потому что это неправда, что там все злые, жестокие или глупые. Это стереотипы.

Кадыров создал свои подразделения, но всем известно, что там большинство боевиков бывших. Как и он сам, собственно. Мне кажется, первый раз репутация Путина пошатнулась после того, как он Кадырова поставил президентом. Я считаю, что это была огромная ошибка, я не понимаю, почему он это сделал.

Был же командующий Геннадий Трошев. Он написал две интересные книги, я их читал, у меня они были с его автографом. Я в то время очень вникал в этот конфликт, и, конечно, я был на стороне российских войск. Может, еще молодой был, да и хрен его знает. Я и сейчас в принципе за Россию, просто не хочу, чтобы Россия воевала.

В общем, Трошев был против Кадырова, и он это писал. Он недоволен был этим решением. Потом он еще заявил, что, возможно, будет баллотироваться в президенты — у него же была огромная поддержка среди военных. Тем более, наконец-то он войну закончил. И после этого интересно так упал у него самолет (Трошев погиб в авиакатастрофе недалеко от Перми 14 сентября 2008 года, куда летел на турнир по самбо. — Republic). Я в первый раз об этом задумался сразу после катастрофы.

Сергей Шойгу и Рамзан Кадыров

Телеграм-канал Рамзана Кадырова

“Мы все должны наконец-то открыть рот, набраться смелости и высказать свои мысли”

— Если предположить, что по итогам войны будет принято решение, что Россия больше не имеет права иметь свою армию, — насколько это будет для вас болезненное решение?

— Единственный, кто способен справиться с российской армией в данный момент, — это либо Китай, либо НАТО. Но это [Китаю] просто так не удастся. НАТО тоже просто так не удастся захватить Россию, то есть оккупировать и установить временное правительство. НАТО — это очень сложный механизм, супермасштабная бюрократия.

Но если все-таки Кремль [достанет всех] своим раздолбайством, а российское общество будет бесконечно молчать, и другие страны поймут, что действительно надо уже воевать с Россией, потому что она всему миру угрозу приносит, то, думаю, НАТО справится с Россией. Просто ему это огромной крови будет стоить. Радости я точно не буду испытывать. Это будет означать в принципе конец российской государственности.

Я считаю, что нашей власти — и “Единой России”, и Кремлю — давным-давно уже надо ответить за все. Потому что слишком много не только в России, но и в мире напортачили. Пускай они отвечают перед российским обществом, пускай с них спрашивают. Но, к сожалению, наше общество за последнее время так запугали, как будто крепостное право вернулось. Несмотря на то, что наши предки 100 лет назад пережили ужасную революцию для того, чтобы просто восстановить справедливость.

— Что вы собираетесь делать для того, чтобы изменить ситуацию? Что россияне должны делать?

— Я не знаю вообще, где я завтра буду. И не знаю, как мне быть. Я не считаю, что нам нужна революция, военный переворот. Я не хочу, чтобы у нас сейчас началась гражданская война. Но я понимаю, что лучше я буду сейчас это говорить, чем вообще ничего не говорить.

Мы все должны наконец-то открыть рот, набраться смелости и высказать свои мысли. Я говорил уже об Индии, о Ганди — когда они избавились от Англии мирным протестом. Просто должно быть консолидировано общество. Российское общество, если не сплотится, не начнет что-то делать, мы сейчас получим ядерную войну, и все это общество вспомнит о Советском Союзе как о демократической стране.

Антивоенный протест в Москве

Komsomolskaya Pravda/Global Look Press

— Вы поэтому решили написать книгу?

— Восемь лет я был недоволен много чем, но занимал тихую позицию. Я считаю — позицию негражданина. При этом я всегда гордился ВДВ и знал, что там не все уроды пьяные, которые купаются в фонтанах. Я считаю, это давно надо запретить. И вот я вижу, насколько мой полк деградировал, и на его уровне я всю страну так воспринимаю.

И еще важный момент. Когда мы под Николаевым стояли, постоянно по нам украинская артиллерия стреляла, и наша артиллерия по Николаеву. И когда я ложился, прятался от взрывов, у меня постоянно возникала мысль в голове — это была не молитва, а именно мысль — “если я выживу, я сделаю все, чтобы это остановить”. Надо все сделать, чтобы как-то остановить и войну, и этот бардак в стране, и бардак в армии.

Мы, будучи на войне, с моими сослуживцами вспоминали храм Минобороны, несмотря на то, что мы не все верующие. Я был против того, что они [власти] потратили огромное государственное бабло для того, чтобы его построить. Я говорил — я хочу там побывать, и если вернусь, обязательно туда съезжу. И прежде чем покинуть Россию, я туда приехал.

Храм-то, по идее, мне посвятили — ну, таким, как я. Я по нему хожу и думаю — сколько денег потратили, и зачем это? И что это за храм такой странный, войне посвященный? Большинство военных — погибших и тех, кто вернется с войны, никогда здесь даже не побывают.

Я увидел огромное количество людей, которые там довольные гуляют. Видно, что они преисполнены чувства патриотизма, им классно. Они говорят — смотрите, какой у нас храм, он посвящен победам над всеми противниками. Хотя история сложная, но это отдельная тема. Это те самые люди, которые мне в интернете пишут — да ты трус, ты просто испугался воевать, мы всех победим, мы самые великие. Большинство из этих людей даже понятия не имеют, что такое война, и никогда даже рядом не были. 

Фарида КУРБАНГАЛЕЕВА