Без надежды на справедливость. Для чего в Украине (не) могут принять закон о военных преступлениях

“Мне было страшно. Темнота. Подвалы. Боль. Их голоса. Не забыть”. Январь 2018 года. Бывшие пленные самопровозглашенных республик на востоке Украины в молчании демонстрируют самодельные плакаты с надписями в несколько слов. Гигантские световые изображения проецируются на ночной фасад Кабинета министров. “Называть вещи. Своими именами. Международные. Военные. Преступления. Преступления против человечности”. “Людям, которые. Утратили. Самое дорогое. Нужно. Дать. Надежду. На справедливость”.

Не прошло и трех лет 

Июль 2020. Активисты выстроились в ряд перед Верховной Радой с пластиковыми щитами, на которых изображены игральные карты. Художник Сергей Захаров пишет на созданных им изображениях красной краской: 

“БЕЗКАРНІСТЬ”. 

Большинство участников акции — жертвы или родственники жертв военных преступлений. На “картах” — самые известные участники “русской весны” 2014 года, в том числе предполагаемые военные преступники.

С помощью активистов Захаров складывает затем из “карт” домик, чтобы, вытащив одну из них, разрушить всю конструкцию. Это джокер с изображением президента России Владимира Путина.

Вместе с идеей перформанса, карты появились еще в 2014 году, вскоре после того как дончанин Захаров был освобожден из плена. Художника держали “на подвале”, пытали, подвергали имитированным расстрелам за серию сатирических изображений боевиков, которые он выставлял в людных местах в оккупированном Донецке.

Некоторые из нарисованных им персонажей давно мертвы, другие — отстранены от условной власти в “республиках” и забыты. Что осталось, так это отчаяние жертв этих и многих других людей, почти никто из которых до сих пор не понес даже символического наказания. “К сожалению, актуальности этот перформанс не утратил”, — комментирует Захаров.

“В 2014-2015 годах я лично опросила больше сотни людей, которые вышли из плена, — вспоминает правозащитница Александра Матвийчук из “Центра гражданских свобод”. — Людей, которых очень жестоко пытали. Насиловали. Которым отрезали конечности. Вынимали глаза ложкой. Пропускали ток через гениталии. Документирование таких историй только для передачи информации в международные суды или организации — это путь к фрустрации. Потому что нарушения от этого не прекращались. Мы начали искать способ на это повлиять”.

“Поняв, что властям нет до этого дела, правозащитники сами создали рабочую группу и два года работали над проектом поправок в Уголовный кодекс о военных преступлениях и преступлениях против человечности, — рассказывает Матвийчук. — Мы привлекли к работе Министерство юстиции, потому что хотели, чтобы законопроект был подан как правительственный. Это увеличивало его шансы на прохождение”.

“Мы принесли в правительство готовый проект, но еще полтора года “танцевали с бубнами” вокруг Кабмина, чтобы он был внесен в Раду. 28 декабря 2018 года правительство зарегистрировало этот законопроект. “Танцы с бубнами” переместились под парламент…”

Безнаказанность

В июне 2014 года группа вооруженных людей захватила территорию бывшего завода изоляционных материалов в Донецке, где с 2010 года действовала Платформа культурных инициатив “Изоляция”. Считается, что руководил захватом один из самых заметных участников “русской весны” Роман Лягин, самоназванный глава “центральной избирательной комиссии” донецкой “республики”.

Вскоре из арт-площадки “Изоляция” превратилась в самое страшное место в Украине, где захваченных в плен людей с изощренным садизмом пытают просто ради развлечения.

Свидетельства о том, что происходило с 2014 года в “Изоляции”, а также в десятках других мест незаконного содержания под контролем “республик”, стали прибывать в Киев вместе с новыми и новыми украинскими военными и мирными гражданами, пережившими месяцы и годы заключения. Собирали их, правда, не правоохранительные органы Украины — правозащитники.

В декабре 2017 состоялся первый за долгое время обмен пленными между Украиной и донецкой и луганской “республиками”. Донецкая военно-гражданская администрация приветствовала возвращение к родным бывшего узника “Изоляции” Алексея Кускова. “Парни, которые пока еще остаются там, верят, что их не оставят. Пожалуйста, доведите это дело до конца”, — сказал тогда Кусков, которого ВГА назвала героем.

Лягин к тому времени попал в опалу в Донецке, бежал в Крым и публично осудил “республику” как “террористическую организацию”. В июне 2019 года он был выведен украинскими спецслужбами на территорию под контролем Киева и арестован.

Больше всего информации об “Изоляции” стало доступно благодаря освобождению из плена в декабре 2019 года журналиста Станислава Асеева и танкиста Богдана Пантюшенко, который спрятал у себя и спас таким образом от изъятия записи, который Асеев вел в заключении.

Асеев и еще один бывший пленный, Станислав Печенкин, узнали в Кускове одного из узников “Изоляции”, которые содействовали в издевательствах над другими заключенными некоему Палычу, маньяку-коменданту этой закрытой тюрьмы. Еще один предположительный подельник Палыча из числа пленных, Евгений Бражников, был передан Киеву вместе с Пантюшенко, Печенкиным и другими.

По словам Асеева, как минимум десяток бывших пленных были готовы свидетельствовать против Кускова и Бражникова, но по состоянию на конец лета 2020 года никого из них не вызывали для дачи показаний.

Остались пустыми или оказались попросту утерянными дела о совершенном на востоке Украины насилии в отношении сотен других украинцев. 

В деле, которое расследует Нацполиция, Кусков и Бражников проходят как потерпевшие. СБУ и вовсе отказывается предоставлять информацию о процессуальном статусе этих двух мужчин, ссылаясь на тайну следствия.

Судебные заседания по делу Романа Лягина стали закрытыми, а Фонд “Изоляция” суд отказался даже включить в число потерпевших. 

Многие бывшие пленные сегодня говорят, что уже не могут вспомнить внешность тех, кто их захватывал, избивал и пытал. Другие попросту отказываются обсуждать свои истории, не веря больше в возможность добиться правосудия в Украине.

“Я не знаю ни имен, ни фамилий большинства людей, с которыми я сталкивался в период плена, — говорит Сергей Захаров. — После освобождения я писал заявления, подробно описывая, как кто выглядел, какой у кого был позывной. Из памяти у меня это все уже стерлось. Единственный, кто мне известен и кого я до сих пор могу узнать, не участвовал ни в избиениях, ни в пытках.”

Вячеслав Лихачев был одним из правозащитников, которые занимались сбором информации для базы военных преступлений, в частности, опрашивая потерпевших. Как рассказывает он, украинским правоохранительным органам до 2018 года в этой работе были интересны только доказательства присутствия на востоке страны российских военных.

Долгое время правоохранители даже отказывались принимать заявления от фактических жертв военных преступлений и их родственников. 

От бесплодной работы выгорели в конце концов не только потерпевшие, но и правозащитники.

“Это была такая игра в следователи, которой мы увлеченно занимались, не привлекая внимания санитаров, к собственному удовлетворению или неудовлетворению. На вселенную это никак не влияло, — говорит Лихачев. — Участвовать в таком процессе психологически тяжело. Нужно постоянно встречаться с людьми, чтобы спрашивать: “А как конкретно..? Палец целиком или по фаланге..?” Большая часть тех, кто занимается сбором свидетельств, не занимаются этим все шесть лет.”

“Нет смысла это расследовать”

Украинские правоохранительные органы утверждают, что личность Палыча из “Изоляции” установлена. Состоись сейчас суд, его обвинили бы, вероятно, в участии в террористической организации и нанесении тяжких телесных повреждений. За такие преступления принято осуждать примерно на 10 лет колонии. 

Не возьмись Украина судить его заочно, через какое-то время он получит гарантию безнаказанности: его дело рано или поздно закроется в связи с истечением срока давности по соответствующим преступлениям.

Будь преступления Палыча квалифицированы как военные, его искали бы, пока он жив, потому что военные преступления срока давности не имеют. Однажды пойманный, он, скорее всего, никогда бы не вышел на свободу, потому что военные преступления караются чрезвычайно строго. К тому же на них не распространяется амнистия.

Действие закона о военных преступлениях должно распространяться и на преступления, совершенные до его принятия. “Украина уже взяла на себя обязательство расследовать военные преступления как сторона женевских и гаагских конвенций. Просто мы их не детализировали в уголовном законодательстве. Речь идет не об обратной силе закона во времени, а о применении международного права к событиям прошлого”, — поясняет Александра Матвийчук.

С 2014 года украинские и иностранные правозащитники собрали все же огромный массив свидетельств о военных преступлениях на востоке Украины. Из совпадающих деталей разных историй возможно складывать более или менее полные картины тех или иных зверств. Так же устанавливаются и личности преступников. Лихачев подтверждает, что в базе, в сборе которой он участвовал, есть имена. 

Опрошенные корреспондентом ЛБ правозащитники убеждены, что еще многих даже скрывавших свои имена и лица преступников можно было бы установить при надлежащих расследованиях. Но украинским следователям не хватает пока ни квалификации, ни, что гораздо важнее, мотивации. 

“Когда мы проводили опрос среди следователей, они говорили: “Нет смысла расследовать, преступников все равно амнистируют”. Те, кто совершает военные преступления, в этом, кстати, тоже убеждены. Поэтому мы говорим, что принятие закона о военных преступлениях может изменить ситуацию. Понимание неизбежности наказания может сохранить жизни людей”, — комментирует Матвийчук.

Так же видит суть проблемы Михаил Глубокий, директор по развитию и коммуникациям Фонда “Изоляция”. “Отсутствие ответственности за преступления приводит к новой волне насилия, — убежден он. — Совсем недавно на Валентину Бучок, бывшую узницу “Изоляции”, было совершено нападение при помощи гранаты с растяжкой. Это не первое нападение, которое не расследуется полицией и не имеет правильной правовой квалификации.”

Лихачев предполагает, что дополнение Уголовного кодекса статьями о военных преступлениях и преступлениях против человечности помогло бы снять многие противоречия, которые касаются и спорных вопросов амнистии пророссийских боевиков, и правового положения бывших украинских добровольцев. 

“Мы даем себе больше пространства для маневра, устанавливая четкий перечень преступлений, на которые не распространяется амнистия, — говорит он. — Не следует ставить всех, кто воевал, в ситуацию необходимости до последнего оказывать вооруженное сопротивление. С точки зрения национального законодательства, многие украинские добровольцы летом 2014 года тоже были участниками незаконных вооруженных формирований. Введением конфликта в правовую зону, созданную для таких конфликтов, мы снимаем сложности, которые иначе не разрешить.” 

Впрочем, хотя парламентарии не называют открыто причин продолжительного игнорирования законопроекта, продвижению его, вероятнее всего, мешают именно вопросы амнистии и обменов пленными. Военного преступника нельзя будет так просто отпустить на свободу, тогда как именно одиозные личности составляют самый ценный обменный фонд. К тому же, любые попытки правового урегулирования вопросов, связанных с “республиками”, вызывают волну спекулятивных заявлений и демаршей противоположной стороны.

Законопроект о военных преступлениях был принят в первом чтении только в июне 2019 года. После избрания нового парламента тем же летом его потребовалось регистрировать заново. В декабре 2019 под номером 2689 его зарегистрировали депутаты. 17 сентября Рада снова приняла его в первом чтении.

Юлия АБИБОК