Ссылаясь на классика (как привычно!), они требовали срочно напечатать денег, поскольку предприятия не могли сбыть продукцию по “справедливым” ценам, покрывающим раздутые издержки. Правительство тогда пошло им навстречу. В результате — обнищание, сгоревшие вклады и восемь лет спада (при том, что страны Балтии, будучи в гораздо худшем положении, с дорогим газом и нефтью, вышли из рецессии за пару лет). Усиливается подозрение, что теперь на удивительно похожие грабли наступили уже самые развитые страны. Может, все-таки с самим кейнсианским подходом к экономической политике что-то не так?
На первый взгляд, он вроде бы вполне логичен. В самых общих чертах, не вдаваясь в теорию, очевидно, что во время бума раскручивается спираль обратной связи “больше доходы потребителей — выше спрос —лучше загрузка мощностей, меньше безработица — еще больше доходы”. Это, конечно, всех устраивает. А потом вдруг наступает кризис: та же спираль (плюс несколько других, подобных) начинает стремительно закручиваться обратно. Казалось бы, простой и очевидный рецепт, предлагаемый кейнсианцами, в принципе сводится к тому, что в такие моменты нужно разрывать обратную связь, например, раздавать потребителям деньги, а предприятиям — государственные заказы, чтобы не допустить падения спроса и, соответственно, безработицы. Средства для этого можно одолжить либо напечатать. Но, что важно, потом, во время бума, нужно, наоборот, возвращать долги и изымать лишнюю наличность из оборота.
И метод действует — проверено годами и опытом многих стран, доказано в сотнях, если не тысячах, эмпирических исследований! Точнее, действовал до поры до времени. Кейнс говаривал, что “в долгосрочной перспективе мы все умрем”, и оказался по-своему прав: его рецепты впервые привели “пациента” в состояние тяжелой комы в 70-е годы, когда их автора уже лет тридцать как не было в живых. Тогда, как мы помним, положение спасли неолибералы. И сейчас, снова, уже не помогают ни “количественные послабления” (печатание денег), ни “бюджетные стимулы”, а других способов предотвратить рецессию никто не знает. Да и некуда уже печатать доллары, и занимать уже тоже не у кого… Так что стагнация или даже спад — всерьез и надолго, а новая волна либерализма не за горами. И все это не случайно.
Первая фундаментальная ошибка кейнсианства — это игнорирование роли конкурентного отбора самых эффективных предприятий и инвестиций. Молчаливо предполагается, что все предприятия управляются идеально, и только падение спроса (в результате сугубо макроэкономических проблем) мешает им показать, на что они способны. Однако в реальности всех уравнивает только бум, и он, закономерно, заканчивается кризисом. Ведь что означает пресловутое “перепроизводство”? Только то, что цены на товары завышены. Если это просто результат жадности предпринимателей, то не вопрос: они просто устраивают большую распродажу. Хуже, если кое-кому приходится продавать дешевле себестоимости, — так и разориться недолго! Но это и означает, что предприятие неэффективно. То есть именно кризис обеспечивает естественный отбор. Вдобавок введенные в заблуждение бумом люди делают неэффективные инвестиции, например, в якобы вечно дорожающие “голубые фишки” и недвижимость. Банки выдают плохо обоснованные кредиты под малоэффективные проекты. И, опять-таки, только спад наказывает за эти ошибки.
Поэтому метод борьбы с кризисами, предлагаемый кейнсианством, врачи назвали бы “симптоматическим”: он не просто не лечит причину болезни (неэффективность), он загоняет ее вглубь, а то и усугубляет. Вместо того, чтобы очиститься от гнили и воздушных замков, экономику заставляют все это оставить внутри ради сохранения внешних признаков благополучия. Ну, до поры до времени это удается, что, собственно, и подтверждают исследования. Хотя, если по той же методике изучать эффективность наркотика, то результат будет тоже однозначным: да, действует! Ведь каждый раз, когда пациент принимает дозу, ему действительно становится лучше.
Однако и наркотик — не всегда ругательное слово. Например, при болевом шоке, когда главную опасность представляет уже не причина, а сама боль, морфин спасает человеку жизнь. Точно так же очень дозированное вливание средств в экономику в период острого спада может предотвратить эффект домино, когда вслед за неэффективными предприятиями страдают и остальные, просто из-за раскручивания описанной выше спирали. Да и работник, имевший несчастье трудиться на прогоревшем предприятии, в общем-то не виноват.
Беда в том, что никто на самом деле не знает той заветной правильной “дозы”, которая позволит во время спада выжить эффективным, но отсеет неэффективных. И не факт, что ее в принципе можно рассчитать. Инструменты срабатывают не сразу, причем лаг заранее не известен, поэтому действовать с корректировкой по ходу дела невозможно. В результате на практике кейнсианская экономическая политика — скорее искусство, чем научно обоснованный метод. А цена ошибки огромна. Но даже не это самое главное.
Второй фундаментальный просчет кейнсианства состоит в том, что в реальном мире, имея под рукой такой наркотик-допинг, даже самому благонамеренному правительству трудно не “сесть на иглу”, особенно в условиях глобальной гонки. Кто, кроме Рейгана и Тэтчер, осмелится позволить экономике самоочищаться за счет банкротств и сокращений? Ведь ни избиратели, ни даже подданные не прощают безработицы! А вот умеренную
инфляцию они переносят спокойнее. Поэтому правительство испытывает непреодолимый соблазн “поддать пару”, где только возможно, особенно в форме увеличения своих расходов. Впрочем, у кейнсианской теории есть ведь и другая сторона, упомянутая выше: она требует гасить бумы, чтобы уменьшить объем неэффективных вложений и, соответственно, глубину последующего спада. Но кто из политиков будет соблюдать такие рекомендации? Это же экономический рост, рабочие места!
В результате кейнсианские “допинги” применяются постоянно, а совсем не так, как прописал доктор. При этом они вытесняют естественные механизмы самоочищения экономики и повышения ее эффективности. Не удивительно, что со временем потребность в них нарастает, наступает “привыкание”, а “ломка” от прекращения вливаний делается все больнее. “Лишние” деньги уродуют рынки, надувая “пузыри” всюду, где можно и нельзя. Соответственно, падает эффективность рыночного инвестирования — на радость сторонникам государственного дирижизма. Да и вправду, сказавши “А”, государство должно говорить и “Б”: регулировать потоки им же напечатанных денег. В результате эффективность падает еще больше: коллективную мудрость участников рынка подменяет коллективное помешательство, сдобренное в лучшем случае боязливым “как бы чего не вышло” государственного чиновника, а в худшем — коррупцией. Краткосрочные выгоды от раздувания бумов и смягчения кратковременных спадов оборачиваются в итоге глубоким кризисом, который критики капитализма уже поспешили объявить “системным”.
Хотя на самом деле это кризис (а возможно, и окончательный крах) как раз кейнсианства, да и в целом “левого” подхода, столь популярного в ХХ веке. Ведь к нынешней ситуации привело настойчивое желание уравнять эффективных предпринимателей с менее эффективными; неудачников освободить от ответственности за свои ошибки (естественно, за счет налогоплательщика); и сделать все это руками всемогущего и всезнающего благонамеренного государства. Тогда как для истинной социальной справедливости нужно не поддерживать на плаву неэффективных предпринимателей, а обеспечить солидную страховку для безработных, пострадавших в результате сокращений, и перестать раздувать бумы, непомерно обогащающие близких к кормушке.
С Украиной все еще более однозначно. В конце 90-х в Гарварде я как-то поставил в тупик милейшего профессора, объяснявшего любимую модель кейнсианства, кривую Филипса, “больше инфляции — меньше безработицы”. На вопрос, а как быть с экономикой, у которой и то, и другое, по 15%? Он смог ответить только: “О, это кошмар”. Действительно, страны, в которых господствует “ограниченный доступ”, — это настоящий кошмар для кейнсианства, как, впрочем, и для всех остальных теорий, оправдывающих государственное вмешательство. Во-первых, экономика неэффективна, поскольку не работает конкурентный отбор (см. “Отягощенное наследство: предприятия без предпринимателей”, ZN.UA №26 от 3 августа 2012 года). Во-вторых, она монополизирована, а предположение о совершенной конкуренции критически важно для кейнсианства, поскольку монополия в ответ на рост спроса поднимает больше цену, чем объем производства. И, главное, власть в таких странах — это бизнес, а бизнес — это власть. Причем, поскольку сила (власть) есть, ума (предпринимательского таланта) не надо: чем менее эффективно работает бизнес, тем сильнее он зависит от власти, а ей это только на руку. А поддержку неэффективного, но “своего” бизнеса, которому, бедненькому, для полного счастья, видите ли, недостает платежеспособного спроса, так удобно объяснять кейнсианскими аргументами…
Игорь МАСКАЛЕВИЧ