Не потому, что она не любит Путина или Медведева (хотя это тоже есть). А потому, что каждый раз президенты выражают ей благодарность за то, что она сокрушила вражеские полчища и спасла человечество от страшной угрозы нацистского порабощения, что она и ее фронтовые (вариант — боевые) товарищи , пройдя через боль утрат, кровь и страдание, проявили несгибаемую силу духа, выстояли и победили.
Моей маме скоро семьдесят восемь. Когда война началась, ей было семь, когда закончилась — одиннадцать. Ее папа, учитель математики, скороспелый младший лейтенант-артиллерист, лежит в братской могиле на берегу Ладожского озера — у Дороги жизни, которую он защищал. Ему было 32, когда немецкая бомба разнесла их батарею... Ее мама, учительница биологии, — в братской могиле на Пискаревке. Ей было 39, когда в апреле 1942-го, немного не дожив до зеленой травы, она умерла от голода. Я помню лицо мамы, впервые узнавшей, что руководителю Ленинграда товарищу Жданову завозили самолетами икру и шампанское.
Она все помнит: как пропала их кошка и как ее мама, моя бабушка, сказала: “Наверное, съел кто-нибудь”. Она верит, что съели не они — иначе мама сказала бы как-нибудь по-другому. Она помнит, как осенью 41-го они последний ездили с мамой к папе в учебку под Ленинград, и добрый майор разрешил ей собирать желуди, валявшиеся на территории части. Их потом варили. Она помнит слегка надгрызенные кусочки колотого сахара, которые передавал из учебки папа. Она ненавидит рыбий жир — в первые дни войны ее мама успела закупиться в аптеке и кормила дочь этим жиром до самой своей смерти. Она помнит, как маму, завернутую в одеяло, везли в морозном апреле 42-го на склад: тогда не было сил хоронить, просто складывали трупы штабелями.
Мама выжила. Но она никогда не сокрушала вражеские полчища. У нее не было и не могло быть фронтовых товарищей. И она каждый раз расстраивается, получая письма от президентов, — сначала от одного, потом от второго. Я ей говорю: “Мам, ну ты же понимаешь, в управе числится: житель блокадного Ленинграда, они приравнены к ветеранам, ну вот и штампуют…”
Она все понимает, но спрашивает: “Ну год рождения они могут посмотреть, эти, которые штампуют? Ельцин почему-то меня за пролитую кровь не благодарил”.
Не могут. По головам настучать митингующим — могут. Центр в день инаугурации зачистить так, что страшно смотреть на кадры безжизненного города, — могут. А этого — нет, не могут.
Вероника КУЦЫЛЛО