Владимир Потанин: “Просто немножко включили мозги”

Как конфликт вокруг “Норникеля” вредит компании? Что на самом деле мешает прекратить распри вокруг “Норникеля”? Что мешает развитию бизнеса в России? Почему детям миллиардеров вредно оставлять большие состояния? И каково это — зарабатывать миллиарды в борьбе с прочими миллиардерами? Он этом рассказал “Ведомостям” Владимир Потанин.

— Завтра внеочередное собрание акционеров “Норникеля”, на котором UC Rusal снова требует переизбрать совет. Как будете голосовать — за переизбрание или против?

— Мы будем голосовать за то, чтобы совет директоров сложил свои полномочия. Если для UC Rusal это так принципиально, что он уже не первый раз созывает внеочередное собрание, нужно изменить состав совета. В частности, избрать [Александра] Волошина, который как председатель совета директоров — по их заявлениям — UC Rusal более комфортен. Хотя я не очень понимаю, чем им не понравился [зампред правления ВТБ Василий] Титов, который работает достаточно эффективно как председатель совета. Но у меня нет никаких специальных причин доставлять дополнительный дискомфорт UC Rusal. Да, у нас конфликт, мы не сходимся по многим позициям. Но у нас нет такой задачи — сделать им хуже. Если для них избрание Волошина более комфортно, мы это поддержим. Волошин — уважаемый человек. И если это позволит хоть как-то снизить накал страстей, это пойдет на пользу “Норникелю”.

Кроме того, с момента прошлого годового собрания акционеров для “Норникеля” наступили новые реалии — с точки зрения структуры акционеров. Во-первых, появились новые совладельцы [трейдер Trafigura]. И во-вторых, наши коллеги из UC Rusal часто говорят о паритете, о балансе в совете директоров. Теперь у нас будет этот баланс. “Интеррос” — как более крупный акционер, чем UC Rusal, — получит больше представителей в совете, пропорционально нашим долям…

— Почему “Интеррос” более крупный — у вас же до сих пор пакеты с UC Rusal были примерно равны: по 25%?

— У “Интерроса” до 30% акций “Норникеля”. И надо, видимо, остальным акционерам “Норникеля” и наблюдателям свыкнуться с тем, что баланс в совете директоров — это не равное участие “Интерроса” и UC Rusal, а пропорционально их доле в капитале. А с учетом того, что у UC Rusal есть обязательство избирать в совет “Норникеля” еще и представителей Сбербанка, то ему, видимо, придется какое-то время пожить в ситуации, что у него на одного или двух членов совета директоров будет меньше.

— Когда вы успели докупить почти 5% акций “Норникеля”?

— А мы никуда не торопились, не было специальной задачи — “успеть”. Скупали бумаги с рынка.

— Не опасаетесь, что увеличение вами доли в “Норникеле” только подогреет конфликт?

— Мне все равно. UC Rusal было сделано предложение о выкупе доли “Норникеля”. С финансово-экономической точки зрения оно было, на мой взгляд, более чем выгодным, но UC Rusal отказалась. Мотивов этого решения я не знаю и даже предполагать не могу. Они сначала эскалируют, потом выступают с мирной инициативой, заявляют, что хотят теперь переговоры вести. В то же время, когда я точно знаю, что что-то может помочь их реакцию смягчить — как, например, избрание Волошина, — я с удовольствием иду на встречу. Просто до абсурда тоже нельзя доходить. Как, знаете, например, в семье с капризным ребенком — его все время уговаривают на что-то. Здесь тоже есть свои пределы.

— Почему тогда нельзя было пойти на встречу UC Rusal в октябре — при первом внеочередном собрании акционеров “Норникеля”, когда совет так и не был переизбран? Чем нынешняя ситуация отличается от той?

— Да ничем. Оснований для переизбрания нынешнего совета не было ни тогда, ни сейчас. Просто большое количество абсурда тоже вызывает реакцию. Я вижу, что люди упорствуют. Я могу как угодно к этому относиться, могу считать, что они действуют нерационально (хотя не факт, что они так считают). Но я не могу игнорировать то, как они действуют, я не могу игнорировать интересы других акционеров “Норникеля”. В конце концов, я не могу игнорировать мнение наблюдателей, экспертов. Если от “Интерроса” ждут, что он будет конструктивен в этом процессе, то там, где это не ущемляет интересы “Интерроса” и не ущемляет интересы “Норникеля”, я считаю, что мы можем идти навстречу. Однако все попытки пойти навстречу не должны означать, что мы будем стараться лишний раз не раздражать UC Rusal, и Олега Владимировича в частности. Например, UC Rusal считает, что менеджмент работает плохо, а мы считаем, что хорошо. Или я вижу, как UC Rusal отреагировала на оферту “Норникеля”: при наличии акционеров, которые поддерживали эту оферту, большого количества экспертов и которые считали, что это в интересах UC Rusal (я сам лично оценивал эту сделку как позитивную для UC Rusal и нейтрально-негативную для “Норникеля”). Тем не менее Олег [Дерипаска] продемонстрировал, что он может принять решение, не считаясь с мнением других акционеров. Причем по вопросу, который лежит в плоскости скорее не финансово-экономической… Хотел бы я, чтобы такие же принципы корпоративного управления были в “Норильском никеле”? Ответ — нет, не хотел бы. То есть опять не вижу повода соглашаться с теми методами или подходами, которые демонстрирует Олег Владимирович.

— Вы сказали, что от “Интерроса” ждут конструктивного поведения…

— А от Дерипаски всегда ждали того поведения, которое у него есть… (Смеется.) От Березовского, например, всегда ждали, что он что-нибудь скажет эдакое, и не обижались, когда то, что он говорит, не совсем и не в полной мере было действительностью. Мягко скажем. А вот я, например, никогда не мог себе такого позволить. К некоторым людям что-то клеится, к некоторым — нет. Кто-то может врать с утра до вечера — и все нормально к этому относятся: “Да, вот он такой”. Кто-то может агрессивничать постоянно. А от кого-то ждут приличного поведения. Я никак не пойму, как так получилось, но почему-то все меня записали в амплуа “приличного человека”.

— А государство тоже от вас ждет приличного поведения?

— Наверное.

— Чиновники на вас не выходили, вы не обсуждали с ними эту ситуацию? Ведь конфликт в “Норникеле” получил и мировой резонанс…

— Если бы государство думало, что должно вмешаться в этот конфликт, оно бы давно уже вмешалось. Если бы у элиты было мнение, хорошо или плохо судиться по поводу российской компании в Лондоне, на о. Невис или в других юрисдикциях. Но раз такой концепции нет… Например, считалось, что нам с [Михаилом] Прохоровым плохо разбираться в Лондоне, мы оба это понимали, поэтому хотя и непросто было, но как-то мы довели все до логического завершения. Просто есть такое правило: не выносить сор из избы. А для кого-то это нормально — раз за разом обращаться за административной поддержкой, писать дискредитирующие письма акционерам, в компанию, ходить по юрисдикциям по всему миру. Хотя из-за половины того, что Дерипаска себе позволяет, подавляющему большинству других известных бизнесменов давно бы уже указали на дверь из приличного общества.

— Разве кроме письма Медведеву — после годового собрания акционеров “Норникеля” — были еще какие-то обращения от UC Rusal и от Дерипаски лично?

— Предполагаю, что да.

— Вы бы согласились продать свои акции, если “Норникель” сделает оферту по той же цене, что была предложена UC Rusal?

— Вопрос некорректный, потому что такого предложения не было. Эксперты обсуждают возможность для “Норникеля” сделать предложение всем акционерам о приобретении у них акций на условиях оферты “Русалу”. Если “Норникель” сделает подобное предложение, мы над ним подумаем. Потому что это хорошая форма получения промежуточного дохода. Ведь выходить из “Норникеля” мы не собираемся.

— И вы никогда не думали о выходе из “Норникеля” — это для вас статусная инвестиция, которая открывает двери в высокие кабинеты?

— Крупнейший акционер “Норникеля” — это звучит гордо? (Смеется.) На самом деле это философский вопрос. Когда человек начинает влюбляться в свои бизнесы и относиться к ним как к детям, это не бизнесовый подход. Вот есть, что называется, личное, есть общественное, есть дело. А дело — это дело. И если инвестиции делались для зарабатывания денег, то этот мотив должен быть превалирующим. Иначе получаются какие-то двойные стандарты. Если еще в каком-то частном бизнесе ты можешь допускать вкусовщину, то чем больше компания, чем более она публичная, тем более предсказуемо и прозрачно ты должен себя вести. Но это на мой взгляд. Это, повторюсь, философский вопрос.

Интеррос в “Норникеле” крупный инвестор. Но не потому, что я считаю, что это статусная инвестиция. А потому, что я считаю, что это хорошая компания. Интеррос в “Норникеле” стал чуть большим акционером, чем был до этого, потому что я считаю, что он дает хороший доход, а не потому, что я считаю, что мне на одного человека нужно больше иметь в совете, чем Дерипаске. Есть ли у меня определенная степень привязанности к “Норильскому никелю”? Да, безусловно. Значительная часть жизни прошла в связи с тем, что мы делали какие-то преобразования в Норильске. Нелегко далось и само приобретение, и последующее объяснение, хорошо это или плохо. История про эти залоговые аукционы до сих пор продолжается… Естественно, у меня к этому есть какое-то эмоциональное отношение. Норильск, несмотря на то что он такой холодный и тяжелый, для меня в личном восприятии окрашен в теплые тона. Поэтому, да, эмоциональный фактор для меня есть. Мешает ли он принимать правильные бизнесовые решения в “Норильском никеле”? Я думаю, что не мешает. Мне кажется, что я веду себя как decision maker рационально. Но, как говорится, со стороны виднее.

И еще раз вернемся к тому вопросу, что предложение UC Rusal не нравится, ему все не нравится, он считает, что менеджмент “Норникеля” работает плохо, а мы считаем, что хорошо, акции растут, но он считает, что мало. Он заявляет, что если бы он рулил, то “Норникель” стоил бы $50 млрд. Вот он стал стоить $50 млрд. Теперь он заявляет, что и это не то, что если бы он рулил, то “Норникель” стоил бы все $70 млрд… В моем понимании, это не совсем адекватно. Поэтому и возникает вопрос о том, что акционеру, которому не нравится компания — как она управляется, что она делает и проч., — предлагается выход.

Мне нравится то, что происходит в Норникеле. Я не хочу продавать акции, потому что меня устраивает или не устраивает цена. Просто меня устраивает то, как развивается “Норникель” — с точки зрения и отдачи, и того, что там происходит. Как долгосрочная инвестиция. Я не просыпаюсь каждое утро в холодном поту оттого, что мне опять не удалось кого-то снять или на кого-то повлиять. А куда применить сумму более $10 млрд, если мне нравится инвестиция? Ну вот продам я ее, куда вложу деньги? То есть логика такая.

— Ну а какими должны быть условия для того, чтобы вы вышли из “Норникеля”? Все равно ведь бизнес есть бизнес — все покупается и все продается…

— Выходя из одного актива, я должен понимать, какой другой актив я приобрету или зачем мне нужна наличность на какой-то период времени. Ну, например, есть смысл выходить из какого-то актива, если кризисная ситуация, в которой может кэш понадобиться. Вот был один из мотивов, почему мы, например, выходили из “Полюса”. Я считаю, что в кризис надо уметь жертвовать будущим апсайдом ради стабилизации собственной финансовой ситуации. Так вот там был мотив. Поэтому было сделано мне предложение Сулейманом Керимовым и я его принял. Может, можно было и дороже продать… Но на тот момент кэш был важен. Сейчас кризиса нет. Cash position у “Интерроса” нормальная, стабильная. Вложение интересное, растущее. Миром движет сырье, и это будет продолжаться, поэтому интересны инфраструктурные проекты. Да, мы смотрим на инфраструктуру и подобные проекты. Но для их осуществления у нас есть ресурсы и партнеры есть. Выход из какого-то актива, на мой взгляд, должен быть обусловлен какой-то стратегической логикой. И я даже не загадываю, сколько будут стоить акции “Норильского никеля” через три-четыре года. Я просто исхожу из того, что в течение этих трех-четырех лет я могу получать свою целевую доходность на вложенный капитал — $12-15 млрд, смотря как считать. Пока я эту доходность получаю, у меня не возникает мотива изменить эту ситуацию.

— Менеджменту UC Rusal дана рекомендация после внеочередного собрания, если Волошин будет избран председателем совета директоров, начать с вами переговоры о перемирии. Но я все-таки не верю, что вы с UC Rusal долго в мире проживете…

— А вы вообще откуда взяли, что мы будем жить в мире? (Улыбается.) Когда UC Rusal объявляет — мы хотим мириться! — и на следующий день продолжает какие-то действия в суде, я исхожу из того, что это пока пиар. Но завтра могут начаться реальные переговоры. Я стараюсь считать истинные намерения [партнера]: чего хочет UC Rusal, когда менеджмент заявляет, что ему поручено вести переговоры о перемирии? Это передышка перед войной, пиаровский ход или реальное желание дать глоток спокойствия “Норильскому никелю”? Поймем, когда — и если — они на эти переговоры выйдут. Мы же очень дисциплинированные. Сказано “прибыть на переговоры после собрания” — прибудем. Мы всегда идем навстречу нашим коллегам.

— Пока длится ваш с UC Rusal конфликт, у меня сложилось впечатление, что не уживетесь вы вдвоем. Главным акционером, хозяином “Норникеля” должен быть только один. Тогда и прекратятся все эти бесконечные разбирательства по поводу дивидендов и гендиректоров.

— Я думаю, так и будет.

— Но, по вашему мнению, на выход должна пойти UC Rusal?

— Да я с самого начала говорил, что у этой аферы может быть два завершения: либо UC Rusal удастся убедить большинство акционеров в целесообразности слияния “Норникеля” с UC Rusal, либо ей придется из “Норникеля” выходить. “Интеррос” может держать пакет и в UC Rusal, и в “Норникеле”, и где угодно. А UC Rusal, как производственной компании, держать финансовые вложения в таком объеме — рано или поздно, на мой взгляд, это войдет в противоречие с ожиданиями инвесторов: они ждут от компании роста, а у нее заблокировано от $12 млрд до $15 млрд. Это все равно что деньги в таком объеме лежат без движения. Вспомните “Сургутнефтегаз”: сколько я помню [его президента Владимира] Богданова, столько его критикуют за то, что слишком много денег на балансе. Он, правда, после каждого кризиса над всеми посмеивается, особенно над теми, кто разоряется (улыбается). Но в целом инвесторы к такой стратегии настороженно относятся. Логика такая: либо вы эти деньги вложите куда-нибудь, чтобы компания росла, либо поделите между акционерами. И для UC Rusal в этой ситуации получается — все равно что кэш лежит на балансе. Им надо либо приобрести “Норникель” и превратить свое финансовое вложение в стратегическое, либо монетизировать его — меня так, во всяком случае, учили по экономике и финансам. Я, кстати, не понимаю, почему представители “Русала” сейчас называют вложения в “Норникель” стратегическими: это что, фигура речи такая? Что это за стратегия для производственной компании, которая производит металл, если у них половина стоимости компании приходится на финансовую инвестицию в “Норникель”? Что это за стратегия — бесконечно держать? Я думаю, теперь конфликт не в “Норникеле”, а в UC Rusal. Если этот актив — стратегическая инвестиция, то обеспечьте слияние UC Rusal и “Норникеля” либо же монетизируйте актив. Разрешение конфликта в “Норникеле” лежит в осознании акционеров UC Rusal своих интересов. Позиция Михаила Прохорова и Виктора Вексельберга — принять предложение, так как в финансовом плане это привело бы к повышению стоимости UC Rusal. То есть конфликт между краткосрочными и долгосрочными интересами акционеров UC Rusal.

— Была информация, что SUAL Partners вообще хотят продать доли в UC Rusal. Это дополнительный мотив для них настаивать на принятии предложения о продаже пакета “Норникеля”?

— Вексельберг и Блаватник сегодня более заинтересованы в получении денег. Но и остальные инвесторы UC Rusal должны осознать, что все равно эта ситуация бесконечно долго продолжаться не может, она должна решиться либо в одну сторону, либо в другую. В какой-то момент они поймут, что им невыгодно держать этот пакет.

— Если до этого момента UC Rusal захочет с вами помириться, согласитесь?

— Мириться? Мы не заинтересованы в эскалации конфликта. И если наши интересы не ущемлены, у нас нет мотива для конфликта. Основные мотивы у “Русала”. Они сами начинают конфликт, сами завершают. Они умеют себя развлечь. Если у них есть желание снизить остроту конфликта, то я готов садиться за стол переговоров, потому что компания нуждается в перемирии, спокойной работе, над стратегией надо поработать, понять, как “Норникель” должен выглядеть через 5-7 лет. А сейчас менеджмент компании сильно отвлечен [от работы]. У меня это вызывает неудовлетворение. Если UC Rusal это искренне говорит, хорошо. Но, как говорится, свежо предание, да верится с трудом. Хотелось бы видеть за их заявлениями что-то помимо пиара. UC Rusal поизносил имидж борца за интересы “Норникеля”. Инстанция за инстанцией не подтверждают требований “Русала”. Их нынешнее предложение — это что, перегруппировка сил перед новой атакой (как они уже делали) или желание поработать над капитализаций компании? Надо понять в ходе переговоров, если они начнутся. Но завышенных ожиданий у меня нет.

— UC Rusal выдвинула в качестве кандидата в совет директоров Александра Волошина и хочет, чтобы тот стал председателем совета директоров. Ваша позиция?

— Его избрание председателем возможно только при поддержке “Интерроса”, так как у UC Rusal будет три, может быть, четыре человека в совете директоров. Я готов поддержать его кандидатуру. Хотя Волошин — представитель UC Rusal, это однозначно. Просто у него репутация солидная, это позволяет нам предположить, что он сможет действовать в интересах компании, снижая уровень накала страстей, учитывая интересы всех акционеров — и мажоритарных, и миноритарных.

Вообще же я сильно удивился, когда он согласился [возглавить совет директоров “Норникеля”]. Он не любит конфликтов, он не человек войны, не знаю, как Олег [Дерипаска] его уговорил, но как-то уговорил.

— Вы ведь тоже акционер UC Rusal. Сколько у вас акций, кстати?

— У нас акции на какую-то совсем небольшую сумму.

— На IPO покупали или когда акции UC Rusal упали?

— Когда упали. Просто немножко включили мозги — это у нас у олигархов тоже бывает. Нам в основном везет, конечно, всю жизнь. Вот, например, я считаю, что Олег проделал очень хорошую, эффективную работу по реструктуризации долгов UC Rusal. И в момент, когда он ее завершил, ситуация для компании значительно улучшилась. Просто до остальных участников рынка это доходило не так быстро, как до тех, кто за этой ситуацией следил. И при наличии благоприятных прогнозов по ценам на алюминий, медь, никель и другие товары инвестиции в этот сектор были интересными. У нас казначейство занимается инвестициями, и на какую-то сумму в числе других купили в тот момент акции UC Rusal, полагая, что они вырастут. И как человек, которые имеет акции UC Rusal — даже в составе небольшого “казначейского” пакета, — я ждал, что они примут оферту “Норникеля”. И я был уверен, что акции UC Rusal при этом вырастут.

— Давайте еще про анатомию бизнеса поговорим. Вот, например, ваша доля в “Росбанке”. Вы будете ее продавать?

— Если вы имеете в виду обмен акциями с Societe Generale, то нам все равно, как выходить. Наше миноритарное присутствие в российском банке с крупным участием международной финансовой группы — оно, собственно, для комфорта нашего партнера, чтобы ему было легче освоиться на российском рынке. Вот закончится процедура слияния, тогда и будем выходить.

— Но вы для себя уже просчитывали модели выхода — это будет выход в кэш или вы останетесь миноритарием “Росбанка”?

— Да все равно. Не принципиально, какая схема выхода. Какая разница? Бизнес-решение — остаешься ты или выходишь. А техника выхода может меняться. И будет иметь значение ближе к моменту выхода. Когда до него еще год, какой смысл о технике рассуждать? В науке управления есть понятие горизонта планирования. Чем дальше по времени планируемое событие, тем более крупными мазками ты можешь его обрисовать. Бессмысленно тратить ресурсы на то, чтобы в деталях спланировать событие, которое состоится через год, — на него еще столько факторов может повлиять! Так что решение о выходе есть, оно реализуется примерно через год, когда завершатся все организационные корпоративные действия в Росбанке, но как оно будет реализовано — ну как сложится. Банк, на мой взгляд, работает все лучше и лучше. Французы, хоть они и медленные относительно нашей действительности, привносят в него современные розничные технологии. И он из эксклюзивного бутика, в котором многое зависело от умения менеджеров завязать доверительные отношения с руководителями крупных корпораций, превращается просто в хороший розничный банк. Я исхожу из того, что показатели банка будут улучшаться и его стоимость не будет падать, а будет, скорее, возрастать. Поэтому решил для себя, что на каком-то горизонте начинаю выход, а как будем смотреть по обстановке, оппортунистически, так сказать. Единственное ограничение для меня — не форсировать выход в условиях, некомфортных для Societe Generale. Хотите верьте — хотите нет, но для меня тут важна такая вещь, как инвестиционный климат в стране, в том числе и в части нашего проекта с Societe Generale и Росбанком. Поэтому, если мне не приспичит продавать [свой пакет], я и не буду этого делать — до того момента, пока это не будет им комфортно. Можете считать это примером корпоративного поведения. То есть я не считаю нужным рисковать и портить в чем-то инвестиционный имидж [России], если у меня есть возможность его поддерживать. Это вовсе не означает, что я буду делать какие-то невыгодные для себя вещи, лишь бы обо мне хорошо говорили, — так не бывает, это все понимают. Но вести себя социально приемлемо — обязанность любого нормального человека. Извините за пафос, но проект с банком давно перешел из ранга чисто бизнесового в такой, скорее, имиджевый. Мне осталось только красиво выйти из него. Societe Generale будет обладать хорошим бизнесом, а не плохим. Я им это обеспечил.

— Если бы у всех бизнесменов был такой подход…

— Было бы скучно. Все бы интервью были одинаковыми. А так один — моралист, кому-то важно что-то другое.

— Но если бы наши бизнесмены приблизились к мировым стандартам, было бы лучше для бизнеса, страны…

— Вы знаете, в мире стандарты тоже очень разные. Схватка за жирный кусок всегда по очень жестким правилам проходит. Просто одни страны стараются стараются стимулировать более-менее общественно приемлемое поведение, а другие — нет.

— Но российский бизнес традиционно использует нетривиальные методы ведения бизнеса. Как к этому относится инвестиционное сообщество других стран?

— Спокойно. Мирятся с этим. Забота об улучшении инвестиционного климата красной нитью проходит через многие декларации власти. Но обеспечение нормальных условий работы конкретного предпринимателя, освобождение от коррупции, бюрократии, неповоротливости в решении вопросов находятся на недостаточно высоком уровне, и внимания этому уделяется не много. Это проблема менталитета. В моем понимании, общество заинтересовано, чтобы бизнесмены много зарабатывали. Ведь бизнесмен куда-то заработанные деньги вложит, пойдет развитие. Казалось бы, местные, региональные, федеральные власти должны быть в этом заинтересованы. Но происходит зачастую обратное. Ах как бы он лишнего не заработал! Совковый такой подход, который мы из себя никак вышибить не можем.

— При этом доходы чиновников сейчас растут как на дрожжах…

— Ну, это деликатная тема… Если бы бизнесмены не заносили, чиновники не брали бы.

— Такие крупные предприниматели — вроде вас, Михаила Прохорова, Олега Дерипаски — уже не появятся в России. Сейчас люди, начинающие бизнес, думают, в какой бы проект легче войти, побыстрее заработать. Не кажется вам, что этот подход губит на корню сам дух предпринимательства?

— Конечно, такая проблема есть: если входной билет в бизнес дорогой, дается тяжело, люди не начинают креативить, как с нуля создать что-то большое и значимое, а думают, как бы к чему присоседиться и начать зарабатывать. Но тут все зависит от запросов общества. Если настроение такое — пусть все сделает государство, то это одна модель развития. Тогда проявление частной инициативы действительно приводит к нарушению общественной справедливости. Если исходить из того, что движение обеспечит именно частная инициатива, — то это совсем другое дело. Это две совершенно разные парадигмы. Мне ближе схема, в которой те, кто может сам за себя постоять, могли бы свободно работать, а государство при этом тратило бы силы на тех, кто не может позаботиться о себе сам. Приходится признать: наши люди исторически живут с мыслью, что за нас кто-то все придумает, все сделает, есть добрый царь, на него будем надеяться. Люди больше надеются на государство, чем на себя, на соседа. Никто не верит, что в каком-то отдельно взятом поселке может появиться бизнесмен, который даст многим людям работу. А в то, что приедет Путин или Медведев и даст отмашку и в поселке проложат дорогу, в это верят. Но, поверьте, не все бизнесмены мечтают заработать денег и убежать за границу. Ведь почему кто-то уезжает?..

— Потому что скоро выборы президента, кто-то не хочет рисковать…

— Знаете, мне совершенно неважно, кто станет президентом в 2012 г. У меня нет предположений на этот счет. И нет вариантов, при которых я уеду и при которых останусь. Я не собираюсь никуда уезжать. Но мне бы хотелось, чтобы частная инициатива была в нашем обществе больше востребована.

— К вопросу о воспитании. Вы публично заявили некоторое время назад, что все свое состояние завещаете не своим детям, а передадите на благотворительные цели. Не передумали?

— Нет, не передумал. У моего решения есть два мотива. Я бы хотел, чтобы обо мне, о моей семье осталась в мире хорошая память. Но это не основной мотив. Основной вот какой. Я очень хорошо понял, что дети становятся заложниками большого состояния, оставленного им, они живут в его тени, становятся приложением к нему. А мне хочется, чтобы мои дети самореализовались, получили хорошую профессию, получали знания, хорошие контакты, путешествовали, жили полноценной жизнью — своей жизнью. Для этого нужны очень небольшие деньги. А если человек начинает свою жизнь, зная, что у него за спиной миллиарды, он лишен духа соревновательности, который обязательно должен быть. А с кем ему соревноваться, если у него есть миллиард? При таких деньгах можно и научное звание, и лабораторию купить. Но как сделать так, чтобы у человека не было такого соблазна? Убрать такой навес. Большое наследство — большой эгоизм родителей. Когда ребенок плачет — ему сладенькое дают, он успокаивается, а у него от этого сладенького зубы портятся. Или он плачет — ему дают соску и портят прикус. Ребенок вырастает: что ты хочешь, доченька? Вот тебе миллиард, тусуйся! У тебя день рождения — вот тебе чек на поездку куда хочешь! Все это не та забота, которая на самом деле нужна детям. Дети не должны находиться в тени своих родителей. Но если им суждено стать очень богатыми, пусть они пройдут этот путь сами. Потому что иначе они ничего не поймут о жизни.

Биография

Родился 3 января 1961 г. в Москве. В 1983 г. окончил экономический факультет Московского государственного института международных отношений (МГИМО) по специальности “экономист-международник”

1991 — президент внешнеэкономической ассоциации “Интеррос” (с 1994 г. — ФПГ “Интеррос”)

1992 — вице-президент, затем президент банка “Международная финансовая компания”

1996 — заместитель председателя правительства Российской Федерации (до 1997 г.)

2008 — вернулся на пост президента холдинговой компании “Интеррос”

Бесприданники

У Потанина трое детей. Настя (26 лет) работает в принадлежащей Потанину компании “Роза хутор”, организует соревнования на курорте. Иван (21 год) учится в магистратуре МГИМО. Вася учится в 6-м классе школы. Их папа публично заявил, что все свое состояние не завещает детям, а передаст на благотворительные цели. “Ведомостям” он объяснил почему: “Я бы хотел, чтобы обо мне, о моей семье осталась в мире хорошая память. Но основной мотив другой. Я очень хорошо понял, что дети становятся заложниками большого состояния, оставленного им, они живут в его тени, становятся приложением к нему. А мне хочется, чтобы мои дети самореализовались, получили хорошую профессию, получали знания, хорошие контакты, путешествовали, жили полноценной жизнью — своей жизнью. Для этого нужны очень небольшие деньги. А если человек начинает свою жизнь, зная, что у него за спиной миллиарды, он лишен духа соревновательности. А с кем ему соревноваться, если у него есть миллиард? При таких деньгах можно и научное звание, и лабораторию купить. Но как сделать так, чтобы у человека не было такого соблазна? Убрать такой навес. Большое наследство — большой эгоизм родителей. Когда ребенок плачет, ему сладенькое дают, он успокаивается, а у него от этого сладенького зубы портятся. Ребенок вырастает: что ты хочешь, доченька? Вот тебе миллиард, тусуйся! Все это не та забота, которая на самом деле нужна детям. Но если им суждено стать очень богатыми, пусть они пройдут этот путь сами. Потому что иначе они ничего не поймут о жизни”.

“Интеррос”

инвестиционный фонд

Активы — около 30% акций “Норникеля”, 11,1% акций Росбанка, 100% акций “Проф-медиа”, горнолыжный комплекс “Роза хутор” (Сочи) и проч.

На начало 2011 г. активы оценивались в $20 млрд.

100%-ным собственником “Интерроса” Потанин стал в 2008 г. после того, как поделил бизнес с партнером — Михаилом Прохоровым.

Выборы

“Мне совершенно неважно, кто станет президентом в 2012 г. У меня нет предположений на этот счет. И нет вариантов, при которых я уеду и при которых останусь. Я не собираюсь никуда уезжать. Но мне бы хотелось, чтобы частная инициатива была в нашем обществе больше востребована”.

Aлександра ТЕРЕНТЬЕВА