В чем исторический смысл арабских революций

Протестные акции меньшего масштаба периодически вспыхивают в Иордании и даже во всегда таком спокойном Омане. В каждом случае есть свои местные особенности. С разной степенью уверенности можно строить прогнозы относительно перспектив политических процессов в Египте и Йемене. Важно, однако, увидеть общее за этим потоком быстро меняющихся событий, масштаб которых сам по себе говорит об их историческом значении.

Родословная авторитарных арабских режимов, ставших в 2010 — 2011 гг. мишенью молодых арабских революционеров, насчитывает от одного (как в Ливии) до целой серии переворотов. В Йемене — три переворота и одно политическое убийство, в Сирии — 18 президентов сменили друг друга за неполные 25 лет, пока в 1971 году страну не возглавил Хафез аль-Асад. За десятилетия правления Салеха, Каддафи и Мубарака власть стала семейным предприятием, насилие — одним из ее основных инструментов, а накопление на частных счетах ренты от использования национальных ресурсов — основной заботой правителей. В период после стабилизации режимов появился новый метод передачи власти — наследование. Правда, единственным успешным наследником суждено было стать Башару аль-Асаду, нынешнему президенту Сирии. Давно планируемая наследственная передача власти в Египте и Ливии была сорвана революциями.

В 1980-е годы в Египте, Сирии, Ираке, Ливии, Алжире, Тунисе и Йемене окончательно сформировался тип политической системы, который исследователи называют “государством национальной безопасности”, подразумевая под этим системы, рассматривающие поддержание собственной безопасности (де-факто безопасности правящей элиты) как основную функцию государства. Понятно, что такая цель, как обеспечение безопасности правящей элиты, не может гарантировать массовую поддержку и легитимность режима, поэтому официальной идеологией этих государств, как правило, провозглашались задачи модернизации, понимаемой преимущественно в экономических терминах. Реальные и мнимые угрозы повторения кровавых переворотов преследовали арабские режимы в течение относительно стабильных 1980-х, 1990-х и 2000-х. Режимы научились использовать фактор постоянной угрозы как средство поддержания своей легитимности в глазах населения и международного сообщества. Западных партнеров бессменные лидеры умело убеждали в том, что если не они, то к власти неминуемо придут исламисты. В последние 30 лет политический ислам действительно был единственной формой протеста, доступной тем, кто оказался за пределами поддерживаемых режимом клиент-патронских сетей, распределявших основной объем социальных благ. Режимы сумели приручить большую часть традиционных оппозиционных партий, таких как египетский “Вафд”, подавить или значительно сократить политическое представительство самых несговорчивых (таких как “Братья-мусульмане”). При этом очевидным для всех было то, что за пределами простой схемы “власть — исламисты” большинство населения, включая более образованный средний класс, не имеет политического представительства и ощущает себя все более вытесненными из публичного пространства, заполненного культом вождей.

Восстание масс в арабских странах продемонстрировало, что в этой части мира, охваченной перманентной социальной стагнацией, сформировался устойчивый спрос на обновление политического и социального уклада. Для каждой страны можно выделить одну-две ключевые идеи, вокруг которых организованы все остальные требования протестантов, складывающиеся, однако, в единую для всех мозаику. Так, в Йемене ключевым лозунгом было отторжение эндемической коррупции, в Египте — репрессивной модели государства (призыв к прекращению режима чрезвычайного положения, ставшего основой полицейского беспредела, объединил самые разные группы). Общим для всех революций стало сознательное стремление добиваться поставленных задач мирными методами. Еще в 2004 г. один из авторов этих строк, комментируя события киевского Майдана для арабского телеканала Аль-Арабия, услышал такие слова из уст журналиста-египтянина: “Какая же это революция, когда тут совсем нет крови?”. На фоне стереотипного для арабского мира восприятия революции как вооруженного переворота сознательный отказ от насилия как метода политической борьбы представляет собой безусловную социальную инновацию.

Социальные структуры многих арабских стран, охваченных сейчас революционными изменениями, во многом все еще остаются архаичными. Так, ключевую роль в Ливии и Йемене продолжают играть племена, а в Египте, Тунисе и Йемене же важнейшим институтом государства продолжает оставаться армия. Вопрос о гражданском контроле над оборонным сектором, который рассматривается как важнейшее условие современного демократического управления, на данном этапе просто не стоит. Тем не менее с уверенностью можно сказать, что арабские страны достигли новой фазы своего политического развития. Весь предыдущий период во всем его идеологическом разнообразии можно охарактеризовать как постколониальный. С уходом режимов, чья легитимность была построена на идеях национально-освободительной борьбы, формируется спрос на современную государственность, на эффективные методы управления, отказ от беспринципного популизма и вождизма в политике и уважение гражданских прав. На этом новом для них пути арабские народы ожидают и новые возможности, и новые, не очевидные для них в данный момент вызовы.

А. БОГОМОЛОВ, С. ДАНИЛОВ