Чарли Чаплин
Какими только эпитетами ни описывали эксперты, политики и журналисты встречу Д. Трампа и В. Путина в Хельсинки 16 июля — начиная от “провала” и заканчивая “трагедией”.
Впрочем, эмоций было куда больше, чем объективного анализа произошедшего и осмысления того, изменилась ли геополитическая ситуация действительно, или это произошло только в воображении этих самых экспертов. Сейчас, когда эмоции после саммита несколько улеглись, можно действительно спокойно проанализировать, что он означает, будут ли у него последствия и какие проблемы он выявил. Причем проблемы не только в политике самих США, но и в реакциях на происходящее. Особенно — в Украине.
Встреча в Хельсинки, но не “Хельсинки-2”
Где ярче свет — там тени гуще.
Иоганн Вольфганг фон Гёте
Безусловно, сам факт встречи президента США с президентом РФ в текущих геополитических условиях выглядит как победа (как минимум медийная) Путина. Собственно, он не скрывал этого даже во время итоговой пресс-конференции, где Трамп, скорее, выступал статистом, чем активным участником.
Однако косвенные признаки говорят о том, что настоящая макроцель Путина — превратить этот саммит в некий вариант “Хельсинки-2”, то есть закрепить между двумя странами новую концепцию мироустройства, — не просто не была достигнута, она даже толком не поднималась. Настоящей трагедии так и не случилось.
И это во многом вина самого Путина. Российский президент все еще мыслит категориями межличностных договоренностей. Он все еще считает, что мировая политика работает так же, как и внутренняя политическая система России: есть решения первого лица, которые не подлежат обсуждению, и дискуссия может быть только о том, как их лучше выполнить. И эту ошибку ложной экстраполяции он совершает регулярно на протяжении всего своего правления. Желание поставить на “нужного человека” подводит его с такой же регулярностью, как и недооценка противников: ставка на предыдущего украинского президента, ставка на лидеров европейских радикалов, ставка на Трампа — вся эта концепция работы с “агентами”, привитая ему в КГБ, не оставляет его.
Но то, что работает на низовом и среднем уровне, оказывается нежизнеспособно на уровне стран (что, кстати говоря, является лучшей иллюстрацией и рекламой того, зачем нам нужны сильные государственные институты). История с Трампом — из той же сферы. Саммит в Хельсинки стоит рассматривать не как финал долгосрочной операции по “вставанию с колен” (в результате чего Россия и США якобы перешли к двухстороннему геополитическому формату отношений), а скорее как последнюю попытку Путина спасти ситуацию — используя прямой контакт с Трампом, найти выход из глухого угла, в который упирается Россия все сильнее (в части американо-российских отношений).
Этот саммит — скорее, саммит упущенных стратегических возможностей для Путина, о чем говорят и трезвомыслящие американские эксперты. Несмотря на многословность российского президента и многозначительные намеки на некие “прорывные предложения”, озвученные им Трампу, ничего радикально интересного так и не прозвучало.
Меньше всего опасений у меня вызывает так активно обсуждаемая возможная “Большая сделка”, которая могла быть заключена на двухчасовых закрытых переговорах. Вообще истерика вокруг этой “сделки” вызывает у меня дежавю: в 2016—2017 годах призрак такой сделки также терзал умы экспертов по обе стороны Атлантики. Помнится, о бессмысленности таких рассуждений я уже писал, и моя позиция не меняется. Скорее наоборот — чем дальше развивается ситуация, тем я все больше убеждаюсь, что вероятность подобных больших договоренностей становится меньше, равно как и нет ресурсов для их реализации.
Нужно сказать, что мы также часто увлекаемся этим “личностным” подходом к мировой политике. Поэтому и упустили действительно революционный момент — всего лишь спустя 1,5—2 года президентства Д. Трампа США из президентской республики превратились в откровенно парламентскую. Конгресс США фактически перехватывает управление критическими участками внутренней и внешней политики США у президента, превращая законодательный инструмент из механизма установления долгосрочных правил игры в тактический, по сути подменяющий президентские указы.
Безусловно, Трамп обладает всей полнотой власти, присущей его должности, однако без поддержки со стороны Конгресса (которая с каждым его заявлением или эпатажным действием становится все слабее), и при наличии единой двухпартийной воли, которую можно сейчас наблюдать у текущего состава Конгресса США, он, по сути, превращается в формальную фигуру. Американский истеблишмент нашел формат работы с новым президентом, и он для последнего крайне невыгодный. Кстати говоря, возможно, именно антиэлитизм (направленный на чуждый Трампу американский истеблишмент) и стал той основой, на которой происходил диалог между Трампом и Путиным — последний не забывает подогревать внутреннее недовольство американского президента сложившимся статус-кво.
Промежуточным итогом данной ситуации является то, что какие бы двухсторонние договоренности ни были достигнуты между Трампом и Путиным, президент США не обладает достаточными возможностями для того, чтобы их реализовать. Кроме того, любая попытка начать откровенный дрейф в сторону России и ее интересов будет жестко пресекаться американским истеблишментом. Как это будет происходить, прекрасно отразила ситуация с заявлениями и действиями Трампа после возвращения с саммита — ему пришлось дезавуировать практически все озвученные им позиции, а по ряду вопросов сделать это неоднократно силами как Белого дома, так и Госдепартамента.
Рационализация реальности: контуры новой стратегии США по отношению к России
Безвыходным мы называем положение, выход из которого нам не нравится.
Станислав Ежи Лец
Впрочем, переосмысление отношений с Россией в США действительно происходит. И хотя новая целостная стратегия не просматривается (есть большое сомнение, что она вообще будет сформирована до конца каденции Трампа, и по большей части внешнеполитическая активность будет иметь тактический характер), определенные контуры ее уже намечаются. Условно это можно назвать “рационализацией реальности”. Похоже, что американский истеблишмент внутреннее согласился с тем, что геополитическая реальность изменилась — больше это игнорировать нельзя. Первые базовые решения (санкции, осуждающие заявления, увеличение экономической и военной помощи странам, находящимся под непосредственным ударом России) приняты и реализованы. Однако они имели явный ad hoc характер, и, кроме общего посыла “противостоять реваншу России”, в них не просматривалось внятной общей коннотации.
Последнее же заявление Госдепартамента США по Крыму (так называемая “Крымская декларация”) показывает, в каком направлении смещается внешнеполитическое видение США текущей ситуации в международных делах и как будет выглядеть их modus operandi в этой сфере. Ссылка в упомянутом документе на декларацию Уэллса 1940 года вряд ли случайна — она отображает текущие ощущения американских стратегов от нынешней внешнеполитической ситуации. Декларация Уэллса, касавшаяся непризнания присоединения балтийских стран к СССР, появилась в июле 1940 года. Спустя 78 лет США оказываются почти в той же ситуации: снова на мировой арене Россия, аннексирующая территории соседних государств, дестабилизирующая их, разрушающая мировую систему. Тогда СССР в этом помощь оказывала Германия — сегодня Россия справляется сама.
При этом та декларация не мешала США и СССР вести диалог по острым вопросам двухстороннего сотрудничества и даже проводить политику разрядки. Просто позиция была заявлена и одновременно с этим — вынесена “за скобки” двухстороннего диалога.
Как правильно отмечают политологи-международники, суть нынешнего документа примерно та же: с одной стороны, администрация Трампа заверила всех, что никакого принципиального отката в позиции по аннексии Крыма не будет, а с другой — США осознают отсутствие у них инструментов для решения этой проблемы и тоже выносят ее за пределы американо-российского двухстороннего переговорного процесса. Скорее всего, это будет означать сохранение текущего уровня санкций (тех, которые связаны с Крымом), но более рациональный (с точки зрения сугубо американского интереса) подход к другим вопросам.
Собственно, его уже можно видеть в вопросе санкций против российских компаний. Недавнее заявление главы министерства финансов США о том, что рассматриваются возможности выведения из санкционного списка компании Rusal, — из их числа. Скорее всего, мы будем наблюдать расширение этого процесса, когда подход к компаниям, находящимся в санкционных списках, будет крайне формализован. Как раз для того, чтобы постепенно уменьшать их количество в этом списке.
Такой подход станет и очевидным компромиссом между американским бизнесом (который без зримого энтузиазма воспринимает постоянное расширение санкций со стороны американского правительства и парламента) и истеблишментом, который решает, кроме локальных, еще и глобальные вопросы, в т. ч. противодействие росту агрессии со стороны России, а также сдерживание Китая.
В то же время, проявляемая с приходом Трампа в Белый дом биполярность в принятии решений Вашингтоном сохраняется. На минувшей неделе Госдеп анонсировал введение новых антироссийских санкций в связи с “делом Скрипалей”. “Санкции могут иметь существенное влияние на торговлю с РФ, включая запрет предоставления лицензий на отправку отдельных товаров в США, таких как электронные устройства, — сообщила со ссылкой на официального представителя Госдепа The Washington Post. — Если Россия не согласится в течение 90 дней остановить использование всего химического оружия и разрешить проверку для подтверждения его ликвидации, дополнительные меры могут привести к приостановке действия дипломатических отношений”.
Весьма маловероятно, что такое переосмысление политики в отношении России приведет к решительным пророссийским уступкам. Как я уже говорил ранее, на сегодняшний день противостояние США с Россией перешло в системную фазу, и нет никаких предпосылок для того, чтобы эта ситуация стремительно изменилась.
Впрочем, это не означает, что Россия откажется от вмешательства в избирательные процессы в т. ч. в США. Уж слишком эффектными (вопрос эффективности пока оставим за скобками) получаются результаты при достаточно скромных вложениях. А значит, под потенциальным ударом окажутся любые выборы во всех демократических странах. Несложно представить себе также основные направления тех подрывных кампаний, которые будет проводить Кремль в ближайшие годы, в т. ч. по линии снятия санкций или ослабления давления на Россию.
Впрочем, рационализация своих действий все же может привести к определенной смене позиции США по украинскому вопросу, чего больше всего и опасаются в Украине. И что стало одним из центральных элементов комментирования саммита в Хельсинки со стороны отечественных экспертов.
“Боязнь предательства” как общенациональная прокрастинация
Иногда то, чего мы боимся, менее опасно чем то, чего мы желаем.
Д. Коллинз
Следует признать, что это самое комментирование высветило, наверное, все самое худшее, что есть в украинской “экспертной” сфере: истеричность, бессодержательные домыслы, геополитический украиноцентризм и просто фантазирование. Двухчасовая встреча Трампа и Путина вызывала к жизни все традиционные страхи украинского политикума и истеблишмента: от додумывания контуров мнимой “Большой сделки” до обвинений всех и вся в предательстве Украины. Масла в огонь подлил и стиль итоговой пресс-конференции, где Путин уверенно вел разговор и озвучивал тезисы, которые (с точки зрения рядового украинского обозревателя) Трамп должен был немедленно дезавуировать. Вся эта откровенная истерика создавала ощущение трагикомичности происходящего, где банальность подменяла собой спокойный анализ.
Но на самом деле это симптомы большей проблемы, в основе которой — так и не обретенная уверенность в себе, в своей внешнеполитической субъектности, в том, что наша судьба зависит от нас, а не от решения двух (трех, четырех, десяти) человек. Мы по-прежнему имеем совершенно иррациональную тенденцию гиперболизировать силу и влияние как отдельных стран, так и их руководителей. Безусловно, крупные международные субъекты с развитыми экономиками и вооруженными силами имеют больше возможностей ставить и достигать свои внешнеполитические цели. Но страны редко оказываются в ситуации, когда их судьба действительно полностью зависит от желаний и даже действий таких субъектов.
Когда-то я говорил, что нынешняя ситуация в Украине несколько напоминает историю с Южным и Северным Вьетнамом. Напоминает, но не является калькой, поскольку Южный Вьетнам был полностью зависим от помощи США (военной, экономической, политической), жертвой чего и стал. Но есть и другой пример — Финляндия. Две крупнейшие военные силы 30—40-х годов ХХ столетия решили, что она станет частью СССР. Однако у Финляндии и ее народа было совершенно иное мнение на этот счет. Мнение, которое они смогли отстоять.
Наши постоянные опасения, что нас “предадут”, “бросят”, “разменяют”, “оставят без помощи” и т. д., имеют в основе лишь одно — так и не выкорчеванный даже четырьмя годами войны внешнеполитический романтизм, замешанный на патернализме. При этом наши попытки рассмотреть в словах (даже не действиях!) других государств какие-то сигналы (позитивные/негативные) для Украины местами схожи с откровенной общенациональной прокрастинацией — ведь думать о действиях других психологически проще, чем о том, что наша судьба зависит от нас самих. И не просто думать, но делать. Это и порождает своеобразное перманентное “гадание на Апокалипсисе” — где, когда и как “сдадут” Украину, от чего нам нужно будет отказаться, как нас будут к чему-то принуждать и т. д.
Наши метания между всеми этими международными переговорными площадками (вроде “нормандской четверки”, саммитов НАТО, двухсторонних контактов между Москвой и столицами стран — лидеров евроатлантического сообщества) и позициями их участников порождены одной большой проблемой — отсутствием наших же четких и понятных “красных линий”, составляющих основу нашей как внутриполитической, так и внешнеполитической модели поведения. Пока оппоненты (или союзники — иногда их бывает сложно отличить друг от друга) пытаются сформировать за нас правила и решения наших же проблем, возможно, не стоит ожидать, а сделать это самим? Что мешает нам подготовить и принять закон о переходных администрациях? Об ответственности участников антигосударственного восстания? О порядке проведения всеукраинского референдума по вопросам государственного устройства? Именно такие документы и сформируют наши “красные линии” в вопросах Донбасса и Крыма.
Между тем, даже если гипотетически представить, что Путин и Трамп обсуждали во время своей двухчасовой встречи Украину (впрочем, есть большие сомнения, что Трамп действительно хорошо понимает все нюансы ситуации в Украине и не стал бы ни в коем случае принимать решений по таким узкоспециализированным вопросам, как “референдум в Украине”, без консультаций со специалистами), каковым является худший из возможных сценариев для нас?
Если отбросить самые невероятные и уже дезавуированные домыслы (вроде истории с референдумом, против чего уже выступили и Белый дом, и Госдепартамент США, и украинский МИД), то остается лишь ограниченный набор проблем. Они появляются на повестке дня с завидной регулярностью: прекращение давления на РФ и, наоборот, рост давления на Украину по части имплементации политической части минских соглашений; снятие ответственности с России за аннексию Крыма; отказ Украине в поддержке европейской и евроатлантической интеграции, в т. ч. урезание внешней помощи — экономической и военной; введение миротворческой миссии ООН по российской формуле и т. д. Также сюда можно отнести весьма общий вопрос “разрядки” между Вашингтоном и Кремлем. Даже не сближения, но прекращения эскалации конфронтации. А частью ее может стать поиск решений для проблемных регионов вроде Сирии или Украины.
Однако даже если мы примем эти гипотетические “страшные” сценарии как реальные, то естественным образом возникает ключевой вопрос: что нам делать в такой ситуации? Более того, говорил и говорю: нужно прекратить мыслить категориями “а что если…?” (снимут санкции, сменят курс, пойдут на сделку) — давайте исходить из того, что худшее уже свершилось и мы один на один с Россией (при пассивной поддержке Запада). Тем более что это не такое уж невероятное развитие событий (причем вне зависимости от наших успехов). Нужно постоянно помнить, что это не катастрофа. Это еще один вызов, к которому просто нужно быть готовым. И осуществлять упреждающие действия.
Определенная ирония состоит и в том, что совершенно очевидный набор контрдействий на самом деле никак не связан ни с этими сценариями, ни вообще с действиями (желаниями, намерениями) других участников урегулирования ситуации в Украине. Это по большей части здравый смысл и такое же рациональное планирование своей стратегии на долгосрочную перспективу.
Например, нам нужно ревитализировать украино-американское партнерство — новое дыхание требуется не только официальным контактам, но и по линии публичной дипломатии. Безусловно, наша работа с представителями Конгресса требует постоянной поддержки, однако при этом нужно расширять базу контактов с американским экспертным сообществом. Нам нужны более эффективные стратегии присутствия в американском же медиапространстве — это требует средств, но все же ключевыми тут являются именно концептуальные подходы такого присутствия. К тем же инструментам публичной дипломатии можно отнести проведение разнообразных форумов — как больших, так и малых. Ключевая цель — показывать Украину как страну экономических возможностей и как часть решения, а не проблемы.
Параллельно нужно усиливать обороноспособность. Государственные оборонные программы (их принятие и своевременное выполнение) должны стать абсолютным приоритетом. Если угодно, можно говорить о политике “нулевой толерантности” к их срыву или невыполнению. Сюда же следует отнести выстраивание обороны Юга Украины (прежде всего — Азовский бассейн) — Россия наращивает свою военную группировку в этом регионе, и нельзя допустить, чтобы мы оказались к этому не готовыми. Если планы Кремля по инициированию разрядки с Вашингтоном сорвутся, то вполне можно ожидать активизации военных действий. Это ставит вопрос об особом внимании к готовности (материальной, психологической, логистической, организационной) подразделений территориальной обороны — их способности включиться в противодействие таким попыткам. Концепция национальной стойкости (или финский вариант “тотальная оборона”) должна стать базой, на которой строится обороноспособность государства.
Нужны мероприятия по усилению противовоздушной обороны. Хотя враг до этого момента не использовал военно-воздушные силы, но исключить “случайное” появление у “ЛДНР” своих наступательных военно-воздушных сил нельзя (как сложно было предугадать появление там “Бук-1”, что привело к поражению ракетой малайзийского авиалайнера МН17).
Все это — часть простой рациональности. Самого обычного здравого подхода к безопасности украинского государства в текущих “штормовых” геополитических условиях, к его внутренним и внешним целям.
Владимир ГОРБУЛИН
