Посткрымская эйфория сменилась кризисом

На смену посткрымской эйфории пришел кризис восприятия реальности, который означает утрату чувства определенности существующего порядка, а антизападная кампания приведет к потере целого поколения. К таким выводам пришли участники ежегодной конференции “Левада-центра”. Произошло наложение друг на друга двух кризисов, объясняет директор “Левада-центра” Лев Гудков: после усиления репрессий в ответ на массовые протесты и патриотического подъема в кризисе оказалась критически настроенная часть общества, а кризис общества в целом связан с утратой перспективы и неуверенностью в будущем из-за падения доходов, угрозы безработицы и других последствий экономического кризиса.

Неуверенность в будущем уводит от идейной платформы, на которой страна жила последние 25 лет, говорит Гудков: социологи фиксируют исчезновение настроений перехода от советского тоталитаризма к чему-то демократическому. К этому привела политика режима, который подавил политическую конкуренцию и гражданское общество, установил контроль над СМИ, а рост пропаганды поднял пласт советских представлений. По мнению Гудкова, пропаганда сработала так эффективно, поскольку общество постепенно вводилось в состояние дезориентации, происходила дискредитация тех, кто иначе интерпретировал происходящее, а также навязывались страхи угроз извне и простые модели происходящего. А это привело к тому что стали говорить о невозможности изменений, то есть происходила дискредитация реформ, добавляет он. “Состояние закомплексованного массового сознания, связанного с утратой чувства принадлежности к великой державе, который стал больше эксплуатироваться во время антиукраинской компании — это эксплуатация комплекса неполноценности и утраты определенности будущего. Эффект достигается крайне упрощенным представлением политического процесса”, — говорит Гудков. Общество и элиты утратили представление о положении вещей и о том, куда движется страна, считает Гудков: “Внешний признак этого — недоверие к социологии, которая фиксирует текущее положение. Кризис гораздо более глубокий — это кризис непонимания, недоверия к группе, которая давала интерпретацию реальности”.

Сейчас происходит падение всех оценок, при этом психологические оценки важнее политических, говорит Гудков: “Общий фон — более 50% людей считают, что в результате реформ после перестройки они проиграли. Это не желание вернуться в Советский союз, а способ выражения оценки происходящего”. В малых городах сильнее пессимистические настроения, в крупных городах они меньше, за исключением Москвы — здесь самые пессимистичные настроения, говорит Гудков. Среди институтов больше всего увеличилось доверие к силовым структурам, отмечает Гудков, в массовом сознании система воспринимается как реанимация тоталитарного синдрома, когда власть опирается на силовиков, контролируемые медиа и зависимый суд. Все это время происходила дискредитация ценностей демократии, прав человека и правового государства, воспринимаемая как “уход от чуждых ценностей”, говорит он: “Из-за антизападной кампании оказываются пораженными целые зоны возможных ценностей, которые могли бы стать основой развития, и таким образом окажется потерянным целое поколение”.

В этом году есть некоторые признаки спада идеологического подъема, связанного с агрессивной антиукраинской и антизападной пропагандой, говорит Гудков: “Это изменится, если появится новый образ врага, хотя новая мобилизация будет слабее, чем раньше”. Индекс одобрения Путина сохраняется на том же уровне, но другие уровни власти оцениваются хуже, и недовольство будет нарастать, считает социолог: “Пока есть разделение ответственности — добрый царь и худые бояре, недовольство переносится на правительство. Но это начало спада и ослабления поддержки, которое будет иметь долговременный характер”. Россияне считают, что причина кризиса во враждебной деятельности Запада, но все сильнее распространяется мнение, что это не просто экономический кризис, а “кризис исчерпания той модели, которая сложилась при Путине”, говорит Гудков.

По словам профессора Высшей школы экономики Анны Качкаевой, телевидение стало духовной скрепой для россиян, которое транслирует представление о должном, а контроль над “картинкой”находится у трех медиахолдингов, связанных с государством. При этом телевидение научилось работать и с интернет-аудиторией — если пять лет назад можно было говорить о разрыве повестки на телевидении и в интернете, то теперь он преодолен, телевидение научилось работать и с сетевой повесткой дня, интерпретируя его, поясняет Качкаева: “Все темы, которые обсуждались в последний месяц в интернете — от дальнобойщиков до выставки Серова — были в федеральных новостях. Вопрос в комментариях, подаче и встраивании сетевой повестки дня в развлекательный и политический контекст”. По словам Качкаевой, у людей в последнее десятилетие появилась привычка к восприятию войны в эфире, поэтому так легко переключается внимание с Украины на Сирию, а потом на Турцию, и все это отражается на общественном мнении. У слов и контекста ушел смысл, говорит она: “Поэтому на телевидении вполне уживаются в одном выпуске новостей сюжеты “Запад — враг” и “Запад — партнер”, что Украины как государства нет, но оно при этом занимается репрессиями”.

Руководитель отдела социокультурных исследований “Левада-центра” Алексей Левинсон говорит, что у граждан не осталось требований к реалистичности телевидения: “Парадокс существования — жестокий запрет на правду и свобода на любой вымысел”. По его словам, в эпоху Путина вожделенным стало присоединение к бюрократии, то есть тому классу, который оказывает самое большое влияние на общество и противостояние которому изредка проявляется в виде митингов на Болотной площади или движения синих ведерок. Причем российская бюрократия соблюдает неформальные правила, а закон использует, как диктуют неформальные обстоятельства, говорит Левинсон. Это связано с происхождением нынешней бюрократии от силовиков, “имеющих право на нарушение права” — и бюрократия действует так же, добавляет он. При этом нормы остаются, но утрачены санкции за их нарушение, считает Левинсон.

Разворот от внешнеполитической повестки и патриотического подъема к экономической тематике связан с длительной фазой кризиса, согласен политолог Александр Пожалов: “Думская кампания будет проходить в пик экономического кризиса, тогда как раньше все выборы проходили или в посткризисное время, или в период роста”. Но он считает, что нельзя говорить о кризисе общества в целом: “Скорее в условиях кризиса у части населения, в том числе нового среднего класса, который возник благодаря правильной социальной политике, появился запрос к власти на понимание траектории выхода из кризиса”. Это может привести к пересмотру стандартов потребления и приходу к нормам европейского среднего класса, у которого уровень возможностей ниже, чем у среднего класса жителей Москвы, но это не повлечет политического протеста, а вызовет скорее протестное голосование или снижение явки на выборы, полагает эксперт. По его словам, кризис уже привел к снижению рейтингов муниципальной и региональной власти, и это особенность нынешнего кризиса: люди протестуют против решений именно этого уровня власти, ответственного за социальную поддержку, а не против решений федеральных властей.

Елена МУХАМЕТШИНА