Идентичность Донбасса: есть ли она?

*   *   *

Материал вовсе не претендует на всеобъемлющий охват этой темы и уж тем более на научность мыслей. 

Проблема идентичности очень сложна и требует профессиональной оценки другими словами, с различных сторон и не здесь.

Хотел бы скорее поделиться художественными наблюдениями того, что я вижу на Донбассе вот уже два десятилетия, и что так упорно не замечалось нами ровно такой же срок.

Сегодняшняя война в ее местном срезе, то есть в срезе тех людей, которые действительно имеют украинские паспорта, но воюют в рядах “Новороссии”, — это не просто 24 года “голого поля”, на которое бросались какие угодно зерна и семена.

Это и целый котел различных культур и ментальных течений, которые впитывали в себя Донецк, Харцызск и Макеевка на протяжении десятилетий, прежде чем здесь решили высадить такую экзотическую для местной ментальности культуру, как Украина.

О Донбассе принято мыслить целым рядом стереотипов, имеющими под собой, впрочем, и весьма реальные корни.

В первую очередь это так называемый “аргумент силы”, когда любое проявление или апелляция в сторону закона или норм права вызывает ироничную ухмылку и воспринимается как некая слабость.

Здесь же берет свое начало и образ классического “донецкого гопника”, распространившийся чуть ли не на всех жителей региона вместе взятых. Спортивный молодой человек в серой кепке с кастетом в руке, говорящий на “блатном” жаргоне и понимающий только такой же язык кулака. И в каком-то смысле это вполне справедливо.

Все дело в том, что без малого полтора десятилетия, с начала 90-ых годов, донбасская идентичность целиком выстраивалась на тюремной “понятийной” культуре, укоренившейся от поведения до языка.

Зона и тюремный жаргон, а вместе с ним — и способ мышления, при котором презирается слабость и уважается сила, всегда определяли взгляд на жизнь местных как на четкую иерархию. В ней любое равенство и попытка жизни “по правилам” тут же разбивались о пропасть между зарплатой честного работяги и джипы криминала, державшего весь регион.

Парадоксально, но именно к таким “смотрящим” и было сформировано особое уважение со стороны тех, над кем эти самые “смотрящие” и стояли.

То есть, со стороны большей части населения, жившего одновременно в двух реальностях: политико-правовой под названием “Украина” и криминально-иерархичной, в которой вопросы решались куда эффективней и жестче, чем за годы скитаний по порогам судов.

Сегодня большая часть Украины до сих пор не может понять, как на Донбассе стала возможна такая тотальная поддержка криминалитета во власти, пирамиду которого возглавил сбежавший президент.

Янукович олицетворял собой не просто саму географию вроде фразы “да это же наш”, но и целую систему ориентиров и ценностей, понятных от рядового шахтера до местного зэка. И именно поэтому разрозненные ранее части донбасской ментальной мозаики слились в один образ грубого авторитета, подсознательно понятный и ясный каждому, кто жил на донбасской земле.  

Но разность ментальных настроений ощущалась и в части культуры: музыка, кинематограф, книги — все это формировало принципиально иное отношение к жизни, чем, скажем, у жителей к западу от Днепра.

Так, пока Киев и Львов слушали “Скрябина”, “Океан Эльзы”, “ВВ”, — здесь, на Донбассе, большую популярность приобретали “Кино”, “Наутилус” и М. Круг, а шансон и вовсе стал целым маркером донбасской культуры.

Сюда же относится и романтика обреченной и потерянной жизни, жизни на грани закона, смерти и “правды”, как ее понимали тогда на Донбассе — своего собственного небольшого мирка с внутренней ситуативной справедливостью, культивируемой в таких ставших здесь классикой фильмах, как “Брат”, “Асса”, “Игла”.

Отдельно стоит сказать о языковом срезе донбасской идентичности, ибо в этом отношении в среде местных маргиналов, наполняющих собой обычные дворы Макеевки, Тореза и Донецка, и по сей день ничего не поменялось.

Если обратить внимание на способ выражения мыслей этих людей, то, кроме обязательного мата, в их лексиконе присутствует в большом количестве так называемая “феня” — тюремный жаргон, который априори подсознательно определяет специфику видения жизни (в том числе и политико-правовую) человеком, который на нем говорит.

Причем “феня” пронизывает все возрасты и нижние социальные пласты: ее употребляют как дети, так и рядовые шахтеры и металлурги, хотя в сравнении с 90-ми ее процент в местном сленге существенно снизился.

Несмотря на такую повальную “религиозность” сегодняшних любителей “русского мира”, еще одним маркером местной ментальности всегда были очень слабые семейные и религиозные связи, особенно в сравнении с Западной Украиной, где семья и религия возведены практически в разряд культа.

Большинство жителей Донбасса действительно считают себя православными, но зачастую само православие выражается лишь в посещении церкви на Пасху, а теперь и крестным знамением в каком-нибудь казачьем полку перед боем.

Религия здесь носит скорее декоративный характер и более опирается на всю ту же глубинную тягу местных к подчинению и иерархии, на которой и сегодня так талантливо играет хозяин Кремля.

Но все это отнюдь не означает, что за 24 года ничего украинского в Восточном регионе не было вовсе. Думаю, в отношении Донбасса вполне справедлива аксиома “чем меньше город, тем больше в нем нашей страны”.

Как ни парадоксально, но именно в селах Донбасса сохранился украинский язык, когда какая-нибудь бабушка лет 70-ти говорит на нем чище, чем некоторые жители Львова. Тогда как и до войны в таких гигантах, как Донецк и Мариуполь, едва ли можно было услышать на улицах украинскую речь.

Кроме того, в Донбассе всегда присутствовал очень весомый пласт интеллигенции, традиционно проукраинской, который сейчас благополучно покинул регион в основной своей массе, не поддержав незаконную власть “ДНР”.

Возвращаясь к сегодняшним реалиям и людям, наполняющим собой ряды бригад “ополчения”, можно сказать, что в какой-то мере армия “Новороссии” удивительным образом повторяет сам регион, где, казалось бы, невозможно было бы вылепить что-то единое из такого разнообразия взглядов, национальных меньшинств и течений.

Но Кремль сыграл на простой аксиоме — пустота, не имеющая прочных опор, цементируется внешним врагом. Если нет своего, нужно ненавидеть чужое — именно здесь обретается точка опоры, та идентичность ненависти, на которой сегодня строится единая армия, так называемой, “Новороссии” из далеко не единых чеченцев, сербских четников, русских националистов, местных маргиналов, французов и прочих любителей острых ощущений.

В каком-то смысле, говоря образно, можно сказать, что наши бойцы сегодня воюют с туманом, — призраком, который проявляет себя лишь в единстве врага, Украины, черпая свою силу лишь там, где она сама проявляет себя в не такой искусственной целостности, как фантом “ДНР”.

Сербы, французы, цыгане, наполняющие собой регион, российские националисты Петербурга и Тулы, радикальные исламисты-чеченцы, бразильцы, мнящие себя скандинавскими воинами, анархисты бригад вроде “Призрака”. Местные шахтеры и просто безработные, подавшиеся в ряды “ДНР” вне всяких идей.

Все они смогли бы найти единую точку опоры без “внешней угрозы” нацизма — этого клея, который пока с успехом склеивает всех их в единый союз.

Конечно, эта схема идеальна. И конечно, большинство из них преследуют куда более меркантильные и прагматичные цели, чем защита “русского мира” и “великой страны”.

Но суть остается прежней: пока ментальный Донбасс — такое же “дикое поле”, как и Донбасс ландшафтный, — война будет единственным семенем, которое сможет здесь прорасти.

Станислав ВАСИН