Город, где пролилась кровь

Тут — это на улице Грушевского, в эпицентре нынешних украинских событий. Макс там уже несколько дней и ночей дежурит посменно с коллегой. Все точки известны: откуда лучше видно, где опасно. Известно также, когда стоять, а когда бежать. Вот как “Беркут” начнет стучать дубинками по щитам — значит, начинается и надо вести себя осторожно. В безопасные точки иногда залетают шумовые гранаты, но это нормально.

Макс цел. Руки и глаза при нем. Он не ходит с фотоаппаратом, потому что знакомый в МВД предупредил: есть приказ стрелять по камерам. Действительно, по фотографам и особенно по операторам прицельно стреляют невзирая на принадлежность к “семейным”, иностранным и оппозиционным СМИ. Красная жилетка с надписью “пресса” — мишень, поэтому Макс ее не носит. Те, кто командуют “Беркутом”, не хотят качественных записей происходящего.

В том числе и по этой причине главный дефицит в нынешнем Киеве — информация. Даже собрав данные из всех имеющихся источников, невозможно определить, сколько человек погибло в среду, когда у украинской революции появились первые за два месяца жертвы. Вроде бы двое, армянин и белорус. Коллеги спорят:

— А вот я разговаривала с начальником медпункта, и он мне точно сказал: пять трупов с огнестрелом у нас было. Двоих пытались спасти, но когда “Беркут” медпункт громил, они умерли.

— А я тоже с ним разговаривал, и он сказал, что когда пришли громить, все раненые забрались на второй этаж, никого внизу не осталось.

Крупицы важной информации тонут в потоках слов, которые льются отовсюду — из соцсетей, с телеканалов, с новостных сайтов с непонятными спонсорами и мутными репортерами, из уст в уста, со сцены на Майдане Незалежности. Проходя мимо сцены и слыша очередного оратора, Макс стонет: “Кля, а можно как-нибудь без этого чудака?” Но без него нельзя: со сцены постоянно фонит. Вот и лидеры оппозиции Виталий Кличко и Арсений Яценюк приходили, говорили про войну, а Яценюк дал ничего не пообещавшему оппозиционерам Виктору Януковичу 24 часа на сборы, — не уйдет, Майдан двинется на силовиков.

Однако Майдан никуда не пойдет за этими людьми: здесь каждый и так делает, что считает необходимым. Одни, как в детстве, строят снежную крепость на краю площади, думая, что это баррикада. Другие деловито тащат связки шин на Грушевского: их там жгут, отчего на пятачке перед выгоревшими милицейскими автобусами стоит сизый вонючий туман, как вот в этом демотиваторе. На головах у собравшихся оранжевые каски, мотоциклетные и велосипедные шлемы, в руках бейсбольные биты, черенки от лопат и просто дрыны. В единственном открытом заведении на Крещатике в районе Европейской площади — сетевой забегаловке “Два гуся” — боец переминается с ноги на ногу в очереди в туалет, не снимая противогаза.

Из важных оппозиционных лидеров на Грушевского заглядывали бывший министр, миллиардер Петр Порошенко, погревший руки у костра, и Кличко (“Стоял, разговаривал с людьми. Тут кто-то крикнул: “Штурм!” — я оглянулся, а Кличко уж нет”, — рассказывает очевидец. Я ему верю, но всем рассказам здесь грош цена). Главного вроде бы националиста — Олега Тягныбока из партии “Свобода” — никто здесь не видел. Воюют — кидают неумело сделанные коктейли Молотова, выворачивают булыжники из мостовой, машут дрынами — разные люди: и нацики, и футбольные фанаты, чья цель — добыть трофей, “беркутовский” щит или шлем, и просто озверевшие мужики. Большинство из этих людей не входят ни в какую организацию, ни в какой “Правый сектор”. Они действуют по ситуации, которую отчасти сами и создают. Никаких лидеров они не видят и потому ни за кем не идут. Просто надо было что-то делать, задолбало два месяца стоять просто так, и они сделали единственное, что смогли.

По ночам на улицы Киева выходят нанятые какими-то клевретами Януковича гопники из провинции, которым заплатили по 200 гривен ($25 примерно) “за постоять”. Они тоже машут палками, пытаются пугать, ловить в подворотнях людей с Майдана. Их ловят в ответ.

Мирный, сладкий, вальяжный Киев потерял лицо. Улицы теперь не чистят ни коммунальные службы — их след простыл — ни, толком, протестующие, в декабре старательно наводившие порядок на своей территории свободы: самые активные из них на войне. В центре города анархия — здесь никто даже не пытается править, а драка на Грушевского если и трансформируется в результате каких-то приказов, то в любом случае протекает и в каком-то не зависящем от них русле.

Политики тем временем ведут позиционную борьбу. Оппозиционеры следят друг за другом, чтобы ни один не стал главным, появляются в горячих местах один за другим: отметился товарищ-конкурент, надо и мне зачекиниться. В окружении Януковича делают свои ставки, делят постреволюционную страну, которой и на горизонте пока не видно. Олигархи, кроме Порошенко, играющего роль четвертого в оппозиционной тройке, затаились. Молчит и самый богатый постсоветский человек, Ринат Ахметов, в чьей власти, говорят, единолично перекроить парламентское большинство, отобрать у Януковича законодательную власть, сменить правительство, ограничить президентские полномочия.

Есть ли люди, действительно знающие, что будет завтра? На этот вопрос мне неизменно отвечают: “Янукович”. Этот ответ кажется мне неверным. Что будет завтра, не может толком представить себе никто. Даже Владимир Путин, которого здесь подозревают в том, что это он руководит Януковичем, как марионеткой.

Стихия ненависти и тоски поглотила город, в котором я еще недавно жил и который полюбил больше, чем родную Москву. Город, который до последнего отказывался воевать, даже когда его били и давили щитами — но в конце концов не устоял перед мрачным соблазном, просто за неимением других вариантов. Город, где, наконец, пролилась-таки кровь и где стало слишком много людей с палками в руках.

Из Москвы просто рассуждать о будущем Украины, о националистах-русофобах, об общей судьбе с Россией, о превратностях европейского выбора. Из Киева рассуждения эти кажутся бредом от первого до последнего слова. Возможно, из Москвы даже проще следить за здешним мутным информационным потоком, но отсюда видно, может быть, главное: Киевом управляют животные рефлексы. Страх, ненависть, боль, и, да, любовь — к чему-то чистому и несбыточному, выраженному в мелодии национального гимна, который до сих пор выводят здесь неохрипшими, верными голосами: “Щє нам, браття-українці, усміхнеться доля”.

Это не про доводы разума, ребята. Это про бандитов, захвативших и не отдающих власть в большой и пестрой стране, и про то, что как бы ни было по-другому — все будет лучше. И про то, что нельзя останавливаться, пока не станет по-другому. А не выйдет... Думает ли кто-нибудь об этом? Стараются не думать.

И ждут нового штурма.

Леонид БЕРШИДСКИЙ